Бомба в голове

– Пап, ну ладно тебе. Я не такой уж безнадёжный, ты же знаешь. Вчера я посидел с ней полчаса и давал лекарство.

Словно это оправдывало его на все времена. Он мило улыбнулся – никакого ехидства, вполне добрая, открытая улыбка – и, выдержав приличную паузу в ожидании новых упрёков родителя, но не дождавшись его слов, вновь углубился в стихию нагромождения синтетических звуков.

Захаров тяжело вздохнул, однако его деланой озабоченности сын не заметил. Наверное, надо было провести с ним очередную беседу, чтобы он немного задумался, однако тщетность предполагаемых попыток была очевидной, и Захаров уже не в первый раз промолчал. С каждым днём сын всё более отдалялся от родителей, живя своей, непонятной жизнью. Всё очевидней становилось его безразличие к их чаяниям и заботам. Впрочем, Захаров понимал, что, отдавая большую часть своего времени клинике, он и сам потерял какие-то важные человеческие контакты с родными.

Сделав горячий тост, он без удовольствия выпил кофе, потом поднялся наверх и заглянул в спальную.

Жена мирно спала, развалившись на кровати по диагонали. Рядом с ней спала в кресле её сестра, оставшаяся дежурить на ночь у постели. Сегодня он ночевал у себя в кабинете. В такие моменты она всегда использовала их кровать во всю ширину, наслаждаясь во сне пространством, словно ютилась до этого на какой-то узкой, плохо приспособленной для сна лежанке.

Дыхание ровное, лицо как у ангела. Накануне она изрядно их напугала, у неё опять случился астматический приступ, и он сразу примчался домой, по дороге проконсультировавшись с её лечащим врачом. Димка уже позвонил родственнице, та приехала мгновенно. В общем-то ничего страшного не произошло, но этот приступ был вторым за последний год, что вызывало некоторые опасения. Знакомый предлагал стационар, но она до сих пор противилась.

– Пап, я ушёл, – прогремел с лестницы голос сына.

Добрый юноша, не задумываясь о том, что может разбудить родных, задолбил ногами по ступеням и был таков. Впрочем, до сего дня он их вообще ни о чём не предупреждал.

Прикрыв дверь, Захаров проследовал в свой кабинет. Предстояло серьёзно поразмышлять: он с нетерпением ожидал того момента, когда сможет спокойно обдумать свои дела, ни на что не отвлекаясь. Усевшись в гостевое кресло, он прислушался к воцарившейся в доме тишине и сосредоточенно уставился перед собой.

На стене мерно тикали часы. Письменный стол олицетворял собой лёгкий творческий беспорядок, чего он практически никогда себе не позволял. Последние события в клинике выбили его из колеи. Он перестал заниматься другими делами, поражённый необычной формой психического расстройства и удивительной саморегуляцией организма, с которой столкнулся впервые в жизни. Конечно, если при этом пациенту никто «не помогает» помимо него.

Вчера вечером произошло нечто. Сестра на этаже передала, что с ним хочет поговорить Канетелин.

– Он так и сказал? – поинтересовался Захаров.

– Да. Ему как бы очень неспокойно, и он хотел бы поделиться с вами своими подозрениями.

– Хм, интересно. Последние дни он спит как убитый. Я уже думал, что он успокоился… Хорошо, я пошлю за ним санитара.

– В этом нет необходимости, он сидит в приёмной.

– В приёмной? Это вы его привели?

– Да. Вы знаете… – Сестра неопределённо пожала плечами. – Он теперь нормальный.

Захаров не понял, о чём она говорит, но разбираться не стал.

– Зовите.

Однако когда Канетелин зашёл в кабинет, удивлению Захарова не было границ. Уверенной походкой, без каких-либо признаков помутнения рассудка к нему приблизился не пациент его клиники, а вполне здоровый человек, будто пришедший по поводу содержания здесь его любимого родственника. Захаров видел многих людей с психическими отклонениями и заблуждаться в данных вопросах не мог. Перед ним стояла личность – с ясным взглядом, чётким контролем своего поведения, вполне обыденными манерами. Столь редкостного преображения в его практике ещё не встречалось. Он не верил своим глазам. Уж не сон ли это? Даже с учётом того стремительного прогресса, с которым физик, пройдя стадию утраты умственных способностей, вновь ощутил себя человеком, Захаров полагал, что пройдут по крайней мере долгие месяцы, пока тот снова научится думать, принимая адекватные формы поведения. Но так быстро выйти на уровень рационального из глубокого кризиса представлялось делом совершенно немыслимым. «Если он ещё и рассуждает как учёный, то это просто волшебство», – подумал Захаров, рассматривая пациента в упор.