Борьба за трон. Посланница короля-солнца

Путь от Эривани до Испагани был длинный, но они встретили повсюду наилучший приём, и теперь, впрочем, со времени обращения на путь святости Мишеля и его удаления вместе с отцом Монье, безопасность, благодаря которой они отдыхали, сократила им путь после стольких опасностей и насильственных отлагательств.

Они смело проезжали через посады и деревни, и незначительного приключения в пути им было достаточно для препровождения времени. Робэн записывал любопытные замечания относительно нравов этой необычайной страны-цветника, красные оттенки которого напоминали иногда кровяные пятна. Однажды вечером на границе одного города он увидел своих персидских собратьев за работой, позабавившей его. Они с криками носили вокруг одного дома большую чашу, наполненную плодами и цветами.

— Что это означает? — спросил он у переводчика.

— Они вызывают болезнь из жилища, — ответил переводчик. — В доме есть больной, и, чтобы отвлечь болезнь, надо её обольстить, предложив ей плодов; тогда она покинет жертву и, как муха, устремится на эту чашу, которая её очаровывает и задерживает.

— Вот так новая медицина, — сказал Робэн, качая головой, — может быть, она так же благоразумна, как и моя, и даже здоровее, чем моя? Не надо, чтобы доктор Гекэ услышал меня.

И он продолжал путь, покачивая головою.

Пока великий шах с гневным взором слушал доклад судьи относительно турецкого узника, Жак думал о перипетиях в их пути и переживал их. Жак с виду казался внимательным, но продолжал обозрение своих воспоминаний: о переходах под открытым небом, об остановках в развалинах и о ночах, наводнённых москитами. Когда они куда-нибудь приезжали, то слуги, прежде чем войти, стояли на пороге, смотрели на небо, бормоча молитву и хлопая три раза в ладоши.

— Что ты там делаешь? — спросил однажды Альвейр у своего переводчика, которого он застал в таком положении.

— Господин, теперь ты можешь войти и спать под этой крышей; я произнёс молитву против ужаления скорпионов.

Пока Жак думал обо всём этом, последовавшая суета напомнила ему о настоящем положении. В большом тронном зале доклад был окончен, и шах подал знак. Двое придворных слуг поднесли ему два медных чеканных блюда; на каждом из них лежал широкий ятаган; их рукоятка и ножны были покрыты золотой отделкой. Шах встал, взял саблю одну после другой, вытащил оружие из ножен, попробовал пальцем остриё и, выбрав одно из них, медленно направился с спокойным олимпийским величием к узнику, от страха упавшему на колени. Он приказал ему встать, и в то время, когда несчастный с трудом выпрямил своё туловище, шпага описала круг и опустилась на плечо турка; его отрубленная голова отлетела на колени сановника, сидевшего недалеко оттуда. Жак побледнел от ужаса. Это зрелище было страшно. Сановник взял за волосы окровавленную голову; её глаза и губы ещё делали рефлексивные движения. Он поставил её пред собою, как бюст, и кровь, вытекавшая из вен, окрасила ковёр, тогда как тело откинулось к одному из столбов трона. Рабы тотчас же убрали эти ужасные останки. Шах бесстрастно вытер об один из отворотов своей шубы покрасневшее остриё клинка; распространился острый запах крови и мёртвого тела; благовононосцы подали новые курильницы. Шах направился к слуге, принёсшему второй ятаган; дрожь беспокойства и тревоги пробежала по присутствующим.

Когда персидский шах делал движение, никто не мог быть уверенным, что его голове и жизни не угрожает опасность.

Жестокость персидских государей была легендарна. Казалось, что в их венах ещё текла кровь Камбизов, о которых Геродот привёл такой необычайный рассказ:

Камбиз сказал одному льстецу:

— Скажи мне без лести, что думает обо мне народ.

— Что вы лучший из государей, — ответил тот, — он находит только, что вы слишком много пьёте.

— Он прав, — ответил шах.

В это время вдали проезжал верхом сын этого царедворца.

— Дай твой лук, — сказал шах.

Он подпёр его плечом и произнёс:

— Я прицелюсь в сердце.

Молодой человек упал сражённый. Шах приказал принести труп и вскрыть его в присутствии отца.

Сердце было пронзено стрелою.

— Что ты скажешь, — спросил он у царедворца, — для пьяницы это верный удар?

Несчастный отец чувствовал, что он пропал, если только сплохует. У него явилось чудовищное мужество остаться бесстрастным, и он медленно ответил:

— Это правда: ваше величество — лучший стрелок в своём государстве.

Эта традиционная жестокость длилась долгие века, и Жак имел свидетельство её на своих глазах. Видя шаха, ходившего с ятаганом в руке, все дрожали, зная, что их существование держится на тонкой ниточке, на прихоти.

Однажды шах приказал умертвить перед своим троном шестерых провинившихся царедворцев. При каждом нанесённом ударе глава астрологов опускал глаза. Шах это заметил и закричал губернатору одной провинции, сидевшему рядом с этим трусливым зрителем:

— Вырвите глаза у этой собаки, сидящей возле вас, они ему причиняют боль; он не сумел бы ими пользоваться.

Губернатор, принуждённый повиноваться, повернулся и большим пальцем ослепил своего соседа, который весь окровавленный с воплем бросился из зала.