Босиком по краю моря

До Затона они добрались не скоро – где-то притормаживали, где-то еле шли или совсем останавливались. Вадим Леонидович с упоением рассказывал про исторические места. «Краевед фигов!» – подумала злая Пчелинцева и в этот момент почувствовала запах. Он был сложным – мужская туалетная вода, речная вода, солярка и запах тела. Тела чистого, но утомленного днем, жарой, движением. Пчелинцева с шумом вдохнула его, потом посмотрела на профиль Суржикова и неожиданно прижалась к нему. Рука Вадима Леонидовича дрогнула, а потом сжала ее плечи. «Господи, это же мой профессор! – мелькнуло в ее голове, но тут же она себя одернула: – Бывший профессор. А сейчас просто красивый мужик. И умный. А еще… А еще ужасно сексуальный». Женя обратила внимание на руки Суржикова, на его пальцы. Руки были сильными, аккуратными, пальцы длинными.

– Миша, давай поворачивай назад. Сестренка почти спит. Говорю же, утомляется быстро.

Миша послушно развернулся, и назад они летели вместе с ветром. Суржиков прикрыл Женю своей курткой. Женя успокоилась, плюнула на Мишу и с удобством устроилась на плече Вадима Леонидовича.

На дебаркадере было все так же весело и шумно. Небо из синего превратилось в фиолетовое.

– Ты голодная, ты устала. Вот тебе и отпуск… Какое же тут здоровье! – Они подошли к машине, и Суржиков обнял ее. Уже по-настоящему, прижав к себе всем телом.

– Я не знаю, – прошептала Женя, – я просто ничего не знаю.

– А что тут знать… Не будь мы ученица и учитель, все бы случилось гораздо раньше… – сказал он. – Ты мне нравилась. Всегда. С первого твоего курса. Забияка такая худенькая была. И умненькая.

– А я не знаю. Я не знаю, как я к тебе отношусь. – Пчелинцева была верна себе. Суржиков отпустил ее.

– Извини… – сказал он…

– Но это не значит, что ты сейчас должен все бросить и заняться какой-нибудь фигней… – ответила она, вернув его руку себе на плечи.

– Господи, какая же ты… – Суржиков поцеловал ее в ухо.

– Импульсивная… – хмыкнула она.

– А можно не вспоминать, что ты говорила другим мужчинам. Например, Боярову.

– Ты ревнуешь. К Боярову! И тогда в аудитории тоже ревновал. А я все думала, что это, – догадалась она и рассмеялась, – господи, да это просто какой-то водевиль!

– Помолчи, – сказал Суржиков и закрыл ей рот поцелуем.

В себя они приходили в машине. Включенное радио радовало прогнозом погоды, мимо в темноте под липами шли прохожие. Суржков сидел и смотрел прямо перед собой.

– Если я тебя приглашу к себе? – спросил он наконец.

Женя промолчала. Ей не хотелось ехать к нему. Ей очень хотелось заняться с ним любовью, но ехать в его квартиру не хотелось. Жене была неприятна мысль, что придется вникать в чужую жизнь. Неизбежно придется войти в чьи-то обстоятельства и быт. И это знакомство, это вхождение сделает ее уязвимой. Она будет ждать продолжения, будущего, анализировать увиденное в его доме, строить догадки и прогнозы. А надежды могут оказаться тщетными, догадки ошибочными, прогнозы самонадеянными. Еще она не хотела увидеть что-то из его прошлого – например портрет жены или ее книги на полке. Она боялась его возможной ремарки: «Это не мое, это ОНА забыла, когда уезжала!» И этот призрак давно уехавшего из дома человека будет преследовать ее, Женю.

Поэтому Пчелинцева ответила на его поцелуй и сказала:

– Я бы не хотела ехать к тебе.

– Тогда в гостиницу?

– Куда ты водил своих девок? – хмыкнула она.

– Табунами… – кивнул Вадим.

– Гнедых и рыжих.

– Только таких, как ты, глупых у меня не было.

Дальше произошло то, что сделало эту ситуацию очень простой и человечной. Суржиков не повез ее по адресу, который, конечно, имелся у него «в запасе». Он понимал, что Пчелинцева – это «штучка» редкая и отношения она требует особенного. И еще она действительно ему очень нравилась, если не сказать больше. И не соврал Суржиков, когда сказал, что заприметил ее, когда она только появилась в университете. Еще он не сказал, что ревновал Женю к ее сверстникам и ему не нравилось, что на лекциях, когда Пчелинцева начинала говорить, аудитория неизбежно смотрела на нее с восхищением. Может, сокурсники ее и не слушали, но смотрели на красивую фигуру, лицо, на эту свободную манеру общаться. Она нравилась многим – Суржиков иногда прислушивался к сплетням. И это тоже его бесило. Он готов был перечеркнуть ее достоинства, посмеяться над ней, принизить ее влияние на слушателей из числа сокурсников. Все это имело место потому, что все эти годы она ему не была безразлична. Но все тот же статус педагога, учителя мешал выказать что-то еще, кроме претензий и недовольства. Сейчас их положение сравнялось и получило выход то, что так долго оставалось внутри. Суржиков и Женя преодолели пространство, которое иногда требует не месяцев – лет. Сейчас Суржиков очень не хотел совершить какую-либо ошибку, а потому он сказал:

– Женя, давай вместе выберем место, которое нам обоим понравится?

Минут двадцать они рассматривали и обсуждали отели. В их репликах были житейская простота, тепло и даже шутки.

– Знаешь, мне кажется, здесь как-то непрезентабельно и вообще… постоялый двор какой-то… – говорил он.