Божественный лик Византии

Да, император и короли не являлись священниками, но позволяли себе многое из того, что дозволялось иереям и даже архиереям. Со второй половины XIV века в Германии сложилась уникальная процедура избрания Западного императора, вобравшая в себя элементы хиротонии епископов (прелатов) и даже избрания Римского первосвященника. Семь князейвыборщиков после избрания нового государя Священной Римской империи германской нации подводили нового властителя к Алтарю и… усаживали его прямо на Престол, лицом к народу и спиной к образам. Как минимум эта практика существовала до конца XVII века[1404].

Конечно, как в Византии, так и в Западной Европе едва ли ктото полностью отождествлял монархический и священнический саны. Ни один из западных королей, каким бы могущественным он ни был, никогда не считал возможным для себя совершать таинство Евхаристии. Монархи прекрасно знали, что они не совсем священники, однако не считали себя и полными мирянами, и это убеждение разделяли вместе с ними подавляющее большинство их современников.

Даже во времена известного противостояния Генриха IV и реформатора Римского папы Григория VII, в XI веке, когда каждое неосторожное слово могло иметь серьезные последствия для его автора, один канонист так писал о монархе: «Не следует смешивать короля с толпой мирян; ибо, помазанный елеем, причастен он к священству». Приблизительно в это же время другой автор пишет нечто аналогичное об Английском государе: «Король, помазанник Божий, не может быть назван мирянином»[1405]

.

Как бы ни было печально Римским папам, но эта точка зрения нашла свое отражение и в католическом каноническом праве. В 1158 г. германский канонист Руфин утверждал, что император, над которым свершилось помазание елеем, не является в полной мере мирянином[1406].

А в XIII веке была сделана попытка уподобить церковный статус короля статусу церковнослужителя, например, диакона. Теперь на Литургии папа христосовался с Французским королем, как с одним из кардиналов, а в конце богослужения тот подносил понтифику чашу для причащения и воду, как это обычно делают иподиаконы. Вскоре, желая окончательно покончить с сомнениями относительно сакрального статуса христианского монарха, этой традиции придали определенную форму.

И уже с конца XIV века западные короли начали понастоящему исполнять обязанности диаконов и иподиаконов. И хотя, в частности, Французские монархи формально никогда не были диаконами, но само одеяние, в которое они облачались после коронации, напоминало стихарь, который клирики надевают к мессе[1407]

. Аналогичная практика сложилась при Венском дворе, и погребальное одеяние Австрийского императора включало в себя все тот же диаконский стихарь.

Позднее, когда противостояние папской и императорской власти достигло своего апогея, Рим предпринимал все меры для того, чтобы доказать отсутствие таинства в обряде миропомазания королей. Однако эта акция не вполне удалась, и помазание монарха современники воспринимали как отрешение короля от прежней мирской жизни и, следовательно, таинство перерождения.

Очень живописно и содержательно это проявлялось в процедуре помазания, принятой в Англии. Накануне обряда кандидат в монархи исполнял обряд, включающий в себя ночное бдение и ритуальное омовение. На следующее утро процедура помазания предварялась снятием мирской одежды, и лишь затем начиналось елеепомазание – рук, плечей, груди и предплечий, переносящее короля в иную плоскость бытия. Следующие затем инвеститура, коронация и интронизация знаменовали в глазах всех добрых англичан факт обретения королем исключительного состояния, в котором тот предстоит перед Богом[1408].

Хотя короли традиционно называли (и назывались другими) «защитниками Церкви», но и они были обеспокоены слишком большой зависимостью от Апостольской кафедры. А потому очень рано начали создавать свою собственную доктрину, обосновывающую не только самостоятельный характер королевской власти, но и ее сакральность. В частности, разбирая известную доктрину «двух светил», Данте Алигьери (1265—1321) делает категоричный вывод: «Царство светское не получает от царства духовного ни бытия, ни силы, каковой является его авторитет, ни даже действенности в абсолютном значении слова. Хотя именно от него получает оно то, что позволяет ему действовать лучше посредством света благодати, каковую и на небе, и на земле изливает в него благословение верховного первосвященника»[1409]. Наверное, последний тезис – тот минимум оглядки на Римского первосвященника, без которого размышления ученого итальянца могли бы вообще счесть за ересь. Разумеется, Данте был далеко не одинок в своих теоретических изысканиях.