Брак по-американски

Наконец, мы оказались в «Субботней ночи Эрла Пикарда» – кабаке, который выглядел как супермаркет на последней стадии перерождения. Мы выбрали два шатких барных стула и сели напротив хот-догов, вращавшихся вокруг красной лампочки. Окна были закрашены, и, хоть снаружи было только два часа дня, внутри неизменно оставалось два часа ночи. Бар был почти пуст, но, наверное, работающие люди еще не освободились, а у безработных не было денег на разливные напитки. Когда мы сели, барменша оторвалась от книги, которую она читала, подсвечивая себе карманным фонариком.

– Что будете пить? – спросила она, положив фонарик, который отбросил на потолок кружок белого света.

«Мартини» в заведениях подобного рода не подают, поэтому Селестия заказала «отвертку», и барменша щедро плеснула в тонкий стакан на четыре пальца водки Smirnoff и открыла банку с соком. Пошарив рукой под стойкой, она извлекла оттуда банку коктейльных вишен и наколола их на пластиковые шпажки.

Мы пили, не чокаясь, и были настолько грязными, что, сделав глоток, я ощутил во рту вкус земли.

– Как думаешь, Рой-старший до сих пор там с лопатой, или он все-таки пустил к ней экскаватор, когда мы ушли?

– Он до сих пор там, – ответила Селестия, – он не даст трактору ее похоронить, – она потрясла стакан, чтобы охладить напиток, и спросила:

– Как там Рой? Держится?

– Ну, да, наверное. Просил тебе передать, что скучает.

– Ты же знаешь, что я люблю его, правда, Дре? Его мама мне так и не поверила.

– Ну, она ведь тебя совсем не знала, так ведь? Может, ей казалось, что вообще нет такой девушки, которая была бы достаточно хороша для ее сына. Черные мамы – они такие.

– Повторите нам, – сказала она барменше, и та снова смешала водку с апельсиновым соком. Я покопался в карманах и выудил оттуда мелочь.

– Придержи коней, ковбой, – сказал я ей. – Иди лучше музыкальный автомат включи.

Она взяла деньги и удалилась в глубь бара, пошатываясь, будто шла на чужих ногах. Ее волосы отозвались на влажность и, утратив похоронную строгость, закручивались вокруг ушей. Мужчины на другом конце бара взглянули на нее, когда она нагнулась и заглянула в экран автомата.

– Твоя жена? – спросила барменша, и в глазах у нее заплясал какой-то игривый огонек.

– Нет, – сказал я. – Мы с ней давно дружим. Приехали из Атланты на похороны.

– А, – сказала она. – Оливия Гамильтон?

Я кивнул.

– Ужасно жаль. Так это ее невестка?

Мне показалось, что она и так уже все знает. Что эти искорки в глазах объяснялись привычкой совать нос в чужие дела. Когда Селестия вернулась, барменша отошла, будто смутившись. Внезапно из автомата запел Принс I wanna be your lover.

– Помнишь, как в восьмом классе? – спросил я. – Когда мы думали, что Принс поет «Я хочу, чтобы ты со мной копала»?

– Я так никогда не думала, – ответила Селестия.

– Ты знала, что значит «кончала»? В восьмом классе?

– Ну, наверное, я догадывалась, что он поет про это.

Какое-то время мы молчали. Селестия хлестала дешевую водку, я перешел на пиво, а потом на «Спрайт».

– Она меня ударила, – сказала Селестия, поcтукивая льдом о стакан. – Мать Роя. Когда я долго к нему не ездила. В следующий раз, когда мы встретились, она всыпала мне по первое число. Мы ужинали в казино, она дождалась, пока Глория уйдет в туалет, и бам, – Селестия хлопнула в ладоши. – Прямо мне по лицу. Я уже готова была заплакать, а она сказала: «Послушай меня, лапонька, если я не плачу, никто не плачет. Я только за это утро выстрадала больше, чем ты за всю свою жизнь».

– Что? – спросил я, дотронувшись до ее щеки. – Из-за чего она вообще тебя ударила?

– Из-за всего. Оливия выбила из меня все слезы.

Она накрыла рукой мою ладонь у нее на щеке.

– И сегодня всю службу, кроме того времени, когда я пела, у меня горело лицо, именно тут, – она провела моей ладонью по мягкой коже. А потом повернулась и поцеловала мою руку.

– Селестия, – сказал я. – Ты такая пьяная, малышка.

– Неправда, – сказала она, снова потянувшись к моей руке. – Ну, может, я и пьяная, но это ведь все равно я.

– Перестань, – я отдернул руку. – Тут уже все поняли, кто мы такие, – я строго на нее взглянул, слегка наклонив голову.

– А, да, – сказала она. – Маленький город.

Я кивнул, и у нее по лицу пробежала тень.

– Микроскопический.

Теперь из автомата пели Isley Brothers. Чем-то меня цепляла эта старинная, неспешная мелодия. Чуваки пели о такой преданности, которая уже давно вышла из моды.

– Всегда любил эту песню, – сказал я.

– А знаешь почему? – спросила Селестия. – Потому что мы под эту музыку были зачаты. Она говорит с тобой на уровне подсознания.

– Предпочитаю не думать о своем зачатии.

Задумавшись, она стала вертеть в стакане кусок льда, вращая кубик ногтем, который она сгрызла до основания.

– Дре, я так устала. От всего. От этого грязного городишки. Устала от семьи мужа. И от тюрьмы. Тюрьма вообще не должна быть частью моей жизни. Мы были женаты всего полтора года – и вот. Роя забрали, а папа все еще выписывал чеки, чтобы рассчитаться за нашу свадьбу.

– Я так и не привык, что ты – миссис Гамильтон.