Брат, найди брата

Или ты, думал я о себе, Володя, не вожак?.. Или не пламенный трибун?.. Не оратор?

Вот придут они, а ты и стань перед ними на стул: «Товарищи женщины бальзаковского возраста «оторви ухо с глазом»!.. В то время как весь без исключения советский народ в едином трудовом порыве строит светлое здание, вы — целым табуном! — скачете кривою дорожкой вниз по наклонной плоскости!.. Вы забыли о наших высоких идеалах и стали жить по волчьим законам загнивающего капитализма»… Ну, что там еще можно дальше?.. Ты это знаешь лучше меня — думаешь, с кого я пример этот взял, как не с вашего брата?

Вдохновить их, одним словом. Этих, из табуна.

Чтобы они всем табуном — на ударную нашу стройку.

Пусть там повкалывают.

А когда уже станут им вручать значки ударников, то уроню я умильную слезу, потому что только я один-то и буду знать, что теперь это — лучшая на стройке бригада, а был  т а б у н.

Переставал я потом посмеиваться. Начинал всерьез размышлять.

Какие там еще, думаю, «телки»?.. Какая еще кадра «оторви ухо с глазом»?

И вспомнилась мне, ты знаешь, одна давняя история… Странная! Вернее, это тогда, когда только произошла, показалась она мне странною.

Была у нас на стройке такая: Женька Страшилиха.

То есть фамилия у нее, конечно, другая, но я ее, к стыду своему, и не помню: как все ее звали, так и я… Привык.

А Страшилиха, понимаешь сам, потому, что… ну, не дал бог красоты. Не дал красоты, да.

Как у нас в поселке часто о ком-либо из таких девчат: страшней германской войны.

Формулировочка…

К а к  б о ж е с т в о. К а к  в д о х н о в е н ь е. К а к  г е н и й  ч и с т о й  к р а с о т ы.

А?!

И вот Женька эта. Ну, Женя. Да.

Ты-то сам хорошо знаешь, что на нашей бедной Антоновке, кроме разных прочих приливов и отливов, два были особенные: сперва девчат понаехало хоть пруд пруди, а парней — раз-два, и обчелся… То самое время, когда любой, метр с кепкой — жених был, что называется, на вес золота. Из-за каждого девчата чуть не дрались.

А потом вдруг наоборот: прибыл эшелон солдат демобилизованных — гвардейцы, красавцы все один к одному… эх, какие в самом деле были ребята! А с невестами дело плохо. Не подумали перед этим. Не предусмотрели.

Вот шучу вроде, а, ты знаешь, побаливает… Может, и в самом деле подумать стоило? П р е д у с м о т р е т ь.

Это мы тогда — зелень, ладно, но ведь где-то по кабинетам по всей стране сидели люди постарше. Отцы нам, можно сказать. А то и деды. У них-то должно было болеть сердце: мол, как там они, — внуки наши да внучки?..

Потому что из-за девчат и в самом деле дрались, да как!.. Тут уж «чуть» ни к чему.

Ну, а потом, когда уже поостыли… Когда уже в отпуск домой-то съездили да хорошенько там поогляделись…

Какие, мол, у нас на Украине девчата! А тут?..

А какие в Ростове?!

А где-нибудь в Краснодаре?!

К тому же заработков тогда на стройке не то чтобы больших — вообще никаких, считай, не было! Сидели — зубы на полку.

И побежали наши гвардейцы кто куда. По всей России. И потекли по нашей Антоновке горькие девичьи слезы… Ей девятнадцать, а она уже дважды сходилась и расходилась: сначала сама этого, метр с кепкой, бросила, не могла перед гвардейцем устоять… А через полгода гвардеец ей сделал ручкой.

Сколько судеб осталось поломанных!.. Сколько матерей-одиночек! Сколько пацанов-безотцовщины!

Вот и эта Женька Страшилиха.

Извини. Женя.

Перебивалась с хлеба на квас. Сынка растила.

А молодость своего требует!

В чем только небось себе на Антоновке не отказывала, а потом оставит ребятенка подружкам, тоже вдовам, которые пацанами не успели обзавестить, оставит, значит, причепурится и — айда с туристским поездом или еще что-нибудь такое, на что постройком, слава богу, для нее раскошелится…

И вот однажды. Ездил я в свой Минмонтаж на совещание. Иду потом по Москве и вдруг в самом центре, возле новой гостиницы «Националь», вижу картину: стоит молодая иностранка, как две капли воды похожая на нашу Страши… на Женю, значит.

И с таким акцентом, что сразу и не разберешь, чего она хочет, спрашивает, значит, как ей пройти куда-то — подробностей этих я уже и не помню.

Сперва было я дернулся ей помочь, но меня уже какой-то парень опередил, такой симпатичный, знаешь, парень. Стал что-то объяснять, а потом жестами показывает, что и ему, мол, в ту же сторону, что проводит ее, и тут она засмеялась, и взяла его под руку, и они пошли…

А меня, знаешь, как черт дернул. Как бес подтолкнул. Тот, что слева, да.

А добрый ангел при этом и в самом деле, видно, отсутствовал. В командировке где-нибудь на Камчатке был. За кем-то другим там доглядывал.

Они уже, ты знаешь, довольно далеко отошли, а я их догоняю: «Женьк! — говорю. — Это ты, что ль?!»

Оба остановились, она удивленное лицо делает, а я — ну что ты со мною будешь делать, с таким дураком? Иду как бульдозер.

А я, говорю, сразу тебя узнал, Женьк, — чего эт ты?!

И тут она как зарыдает!..

Знаешь, мне и сейчас стыдно.

Рыдает, захлебывается слезами, а сама кричит: ну какая же ты, Бастрыгин, свинья беспросветная!.. Ну какое тебе до меня дело?.. Ну почему ты лезешь, куда не просят?!

Столько лет прошло, а я плач ее этот до сих пор слышу.