Брилонская вишня

А мир вокруг кружится. Сухая трава немного колет босые пятки. Они не смогут нас догнать… Даже если увидят – догнать не смогут.

Если только не достанут пистолет…

Резко останавливаюсь.

Тамара уже перегнала меня метров на десять. С каждой секундой ее фигура уменьшается, сливается с желтым горизонтом…

– Я не смогу, Том, – одними губами шепчу я и сжимаю подол юбки. – Я не хочу умирать… Том, постой!

Но она меня, конечно, не слышит.

Она уже далеко.

А я пячусь назад. Снова оказываюсь в гараже. Закрываю двери и выползаю. В штаб.

Опираюсь затылком в стену. Даже в голове раздается сумасшедший пульс. Даже в глазах темнеет из-за него. И щиплет. Из-за пота и, наверное, слез…

Я ведь все еще вижу ее убегающую фигуру…

Но что-то упрямо тянуло меня назад. Словно какая-то невидимая стена воздвиглась вдруг передо мной и не давала сделать и шага.

Но это так глупо и трусливо! Так, насколько глупо и трусливо вообще может поступить человек в такой ситуации!

Сползаю по стене на землю. Вонзаю отросшие ногти под кожу коленей и взвываю. Вою, вою от собственной трусости и разочарования. Я могла бы бежать сейчас по полю с Тамарой, но…

– Эй, ты! Ты почему сидейт, когда тебя ждайт фажный дело?

Вдавливаю лицо в руки. Трясусь от гнева, в мясо раскусываю губы и впиваюсь пальцами на ногах в землю.

– Русиш! Ты быйт глухой?!

Медленно поднимаю на Вернера глаза. Сглатываю слезы.

Он хмурится.

Подходит к гаражу и толкает дверь.

Вскакиваю, хватаю его за край кителя и визжу:

– Стойте! Не надо, Вернер, остановитесь! Верн…

Он резко разворачивается. Стегает меня по руке концом плети.

Ладонь мгновенно немеет. Кожа покрывается водянистыми волдырями. Я падаю на колени и в отчаянии дергаю себя за волосы. Хоть бы Тамара успела сбежать… Хоть бы ее не поймали… Ведь если ее поймают – ее поймают из-за меня, а я себе этого никогда не прощу… Она должна быть уже далеко, ведь прошло…

А на земле лежит оса.

Свернутая в кольцо. С первого взгляда мертвая. И со второго – мертвая. С третьего пошевелит ниточками-лапками, с четвертого – дернет жалом…

Она лежит прямо около двери в гараж. Тонет в мусоре. Наверное, пыталась когда-то вскарабкаться на прилипший к земле леденец, а сейчас сдалась. Не потому, что у нее нет сил, и не потому, что она больна или ранена.

А потому что она нашла смысл своего существования.

Она нашла леденец. И сейчас, вдоволь насытившись, она просто умирала. И большего ей и не нужно…

– А ты знайт, что бывайт за побег?!

Как красиво горячий ветер вздымает обрывки опавших листьев. Они кружатся, словно приглашают меня к себе в танец, зовут, манят… Они тоже хотят сбежать отсюда – и тоже не могут. Слишком слабы. Наверное, в этом и выход. Наверное, нам всем помогает умение видеть красоту в природе. Я должна была улететь с ними. Но у меня слиплись крылья от сахарной конфеты.

Обжигающий ветер забирается под юбку. Босые ноги тонут в холодной земле, а мы стоим перед Вернером, который одной рукой держит за волосы Тамару, а другой размахивает перед нами хлыстом.

Вернер никогда никого не убивает. Никогда и никого. Нет, он не убьет, а лишь изувечит кнутом, который кажется уже продолжением его руки. Он просто боится, но не лишить человека жизни, а сделать это вопреки комендантскому слову.

Я твердо знаю, что Тамара выживет.

Правда, на остальное смотреть не хочу.

Оса не виновата, что не вернулась в гнездо. У осы просто слиплись в сахаре крылья, и она не смогла взлететь. Она умерла, но кому какое до этого дело?

Я не слушаю Вернера.

Я лишь смотрю, как красиво он вписывается в пейзаж.

Как обволакивают его ослепительные зеркала листьев. Желтые бабочки… они ведь его любят. Кружатся вокруг него и хотят одарить коротким поцелуем, а после – поднять и завлечь за собой в танец… Каждый мечтает с ним вальсировать, в эстетичном соперничестве они жаждут завладеть его вниманием, в плавном вальсе играются, смывая пыль с очерствевшего сердца штаба. Их преимущество – золотое чрево, и они рассыпают солнечное сияние на тысячи крохотных капелек света…

Вот только для Вернера это просто сентябрьские листья.

– Я не буду бийт этот грязный жифотный. Ви сделайт это сами. Ви сделайт это за меня. Тогда ви понимайт, что попытка побег не играйт с фами добрый шутка.

Вы сделаете это сами.

Вы сделаете это за меня.

Тогда вы поймете, что попытка побега не сыграет с вами добрую шутку.

Я прекрасно понимаю слова. Но осознавать… нет. Не осознаю.

Пока Вернер не приказывает нам встать в шеренгу, Тамару не вдавливает животом в табуретку, а первой в колонне не протягивает хлыст.

А я смотрю на блестящее от слез лицо Тамары. Смотрю, как с какой-то наивной надеждой и потерянностью она глядит мне в душу, сжимая руки с ободранными костяшками в кулаки.

А я смотрю.

И трусливо прячусь за спинами других женщин. Опускаю голову. Прикрываю ладонями лицо.

Нет, я не сволочь. Но мне не хватит духу сознаться, что я тоже была к этому причастна. Что в последний момент как жалкая собачонка бросила Тамару одну и безвольной сучкой вернулась обратно в барак.

И в итоге получает Тамара.

Не я.

– Что стояйт?! Брайт кнут и делайт удар! Каждая! Со всей сила!