Брошенные машины

Машина выглядела неважно: стекло разбито, кузов помят, белая краска местами содрана с обоих боков. Механик уже занимался водительской дверцей. Он посмотрел на меня. Что-то тихонько насвистывал себе под нос и улыбался каким-то своим мыслям. Была еще только середина дня, а я уже так устала, как будто сейчас была ночь.

– Здесь есть где-нибудь телефон? – спросила я. Механик тупо уставился на меня.

– Ага. Но связь только с той стороной.

– С той стороной? Сперва я подумала – я действительно так подумала, – что он имеет в виду потусторонний мир, что тут есть телефон для связи с мертвыми, но нет, нет. Механик смотрел на шоссе и на здания с той стороны от дороги.

– А внешней линии нет?

– Есть, но она не работает.

Он вновь поднял молоток, которым стучал по погнутой дверце.

– А вы здесь давно? – спросила я.

– В каком смысле?

– Вы давно тут работаете? Кажется, он растерялся.

– Не знаю, мадам.

– Вы не знаете?

– У меня нет замены.

– Что?

– У меня нет такого стекла, на замену. Поставить вам временную заслонку?

– Да, поставьте, – сказала я.

Рядом с мастерской была небольшая лужайка, огороженная низкой кирпичной стеной. Я достала из сумки аптечку, бутылку с водой и пошла туда. Села на ограждение. Механик работал. Какое-то время я наблюдала за ним. Где-то играла музыка; наверное, здесь повсюду стояли громкоговорители. Мягкий механический ритм без мелодии, чтобы там не поселилась болезнь.

Хотелось спать. Хотелось «пересидеть» этот кошмарный день, чтобы он поскорее закончился. А потом мне пришла одна мысль. Может быть, просто уйти? Бросить все и уйти, слиться с этой счастливой толпой, обожраться дешевым «Просветом». Может быть, мне полегчает. Воспоминания сами собой отомрут. И я потеряю себя – навсегда.

– Она там красилась.

Я подняла голову. Я даже не слышала, как подошла Хендерсон. Она держала в руке чемоданчик.

– Кто?

– Какая-то женщина, в туалете.

Хендерсон переодела брюки. Расчесала свои длинные светлые волосы и подвязала их шарфом. Ее лицо так и сияло. Я не знаю, как она выглядела до болезни, но она и сейчас была очень красивая. Я всегда считала ее красивой, с самой первой нашей встречи – тогда, в темноте, в городском саду. Она увидела, как я роюсь в земле, и сказала, еще ничего не зная о том, что я там искала, вообще ничего не зная: «Если ты собираешься похоронить себя заживо, то закапывайся помедленнее. Так прикольней». Это были первые слова, которые я от нее услышала. И то, как она их сказала, и как она на меня посмотрела, как подошла ко мне и протянула мне руку… да, она была очень красивая, очень. Это была удивительная красота. Необычная, странная.

– Она красила губы, Марлин. Красила губы помадой. И пудрилась. Ты меня слышишь?

– Что? Перед зеркалом? Хендерсон села рядом со мной.

– У них там висят зеркала, Марлин. У них в туалете висят зеркала, с подсветкой, и эта женщина, она красилась перед зеркалом, совершенно спокойно. Она любовалась собой и напевала себе под нос какую-то глупую песенку, а потом повернулась ко мне.

– И что она тебе сказала?

– Ничего. Улыбнулась, и все. Но ты меня знаешь. Меня это бесит. Меня бесит, когда кто-то мне улыбается без причины. Потому что это неестественно. Это не по-человечески. И самое главное, это противно. Вот ее сумка.

Хендерсон вручила мне дамскую сумочку из какого-то блестящего голубого материала.

– Ты украла ее сумку?

– Она мне сама ее отдала.

Сумка была буквально набита капсулами в небесно-голубой оболочке с белой голубкой на каждой. Много. Даже слишком много. Я зачерпнула целую горсть, подержала в руке, высыпала их обратно в сумку.

– Блин. Это то, что я думаю?

– А ты попробуй.

Хендерсон открыла одну капсулу, просто раздвинула две половинки и высыпала содержимое мне на ладонь. Порошок. Я послюнявила палец, взяла чуть-чуть, на самый кончик. Облизала палец. Сладко. Как карамель.

– Фальсификат, – сказала Хендерсон. – Хотя какая-то капля хорошей вытяжки там есть. Но только капля.

– Где они это берут, интересно?

– Синтезируют. Это же чистая химия.

– Я имею в виду настоящую вытяжку.

– А кого это ебет?

– Да, наверное.

Хендерсон перевернула сумку, и все, что в ней было, высыпалось на траву.

– Это действительно наше будущее, Марлин? Правда? Сплошные приходы, круглосуточно и ежедневно, без выходных? И все ходят обдолбанные и счастливые?

Среди голубых капсул была и косметика. Я взяла тюбик помады.

– Что, хочешь накраситься?

– Может, попозже.

– Ага, попозже. – Хендерсон положила в рот капсулу. Хорошую капсулу, из наших запасов. – Пусть нам будет хорошо.

– Ты на меня не злишься, Бев?

– Давай, – она отпила воды, – твоя очередь.

– Ты на меня не злишься?

– Марлин, бля, я тебя ненавижу.

– Да.

– Но я без тебя пропаду.

– В смысле?

– В прямом. Марлин, когда мы с тобой познакомились… слушай меня… слушай… я не знаю, как это правильно объяснить, но мы с Павлином… мы просто болтались без цели и не знали, куда податься, понимаешь?

– Да, понимаю.

– А теперь, когда мы с тобой ищем эти зеркала… у нас появилась какая-то цель. Да, именно так. Теперь понимаешь?

– Я все понимаю. Беверли…

– Что?

– Нет, ничего. Я просто… ладно. Забей.

– Ты хочешь остаться здесь, да?