Бублики в гуляше, или Повесть о том, как Оля и Слава в Будапеште дом покупали

Чуть поодаль от молочника торговались овощи. Набор их для середины июня был как-то слишком богатый. Да и сами плоды вид имели такой красивый и правильный, который из настоящей земли редко получается. Но теплица – это тоже труд немалый, достойный уважения. И если ты в нём понимаешь хоть что-то, нос от тепличного продукта воротить не будешь. И тот десяток или около того покупателей, что понимал ничего не воротил. Толклись по-деловому вокруг лотков, прощупывали на твёрдость пупырышки огурцов, смотрели их на свет, принюхивались к помидорам, проверяли на трещины редиску, заглядывали под листья салату, трясли пучками петрушки и зелёного лука ну и занимались прочей проверочной работой, чтобы принести домой только самое свежее, самое пахучее и самое-самое, которое только было на базаре.

За овощами, в проёме, может, метра полтора шириной притулился за раскладным столом продавец кованого железа. Посмотреть на его ладони, тяжёлые и глубокие, как два экскаваторных ковша, может, сам он его и ковал. Дверные ручки, крючки, петли, накладки, плакетки, завитушки и всякие загогулинки были аккуратно разложены на столе для обзора. А чтобы покупателю было интересней смотреть, кузнец разбавил свой товар старыми напильниками, пробойниками, долотами и прочим инструментом из того времени, когда у людей ещё работали руки, а не только электрические розетки.

Рядом с кузнецом продавалась клубника. Торговало ею два паренька, один из которых, в очках и рубашечке с коротким рукавом, стоял за весами, а другой, в пляжных трусах и соломенной шляпе, расхаживал перед лотком и, размахивая руками, зазывал покупателей.

– Дёнёрю, мэзеш эпер! – кричал он. Прекрасная, медовая клубника.

Она и в самом деле была недурна собой, эта клубника. Ягодка к ягодке, черенок к черенку. Ни вмятинки у неё на боках, ни лишнего пятнышка. Лежит, светится алым светом на солнце. Иначе как свежестью такое свечение объяснить нельзя. Но покупатель на него почему-то не очень шёл. Вроде и приближались, чтобы посмотреть, и некоторым даже пробовать предлагалось, но на весах после этих проб если и что-то взвешивалось, то немного и нечасто.

– Что не так с этой клубникой? – спросила Оля. – По цене не дорого, а не берут.

Я хотел сказать, что, может, рубашка у продавца мятая или шляпа у крикуна не того фасона, но тут мы поравнялись с соседями клубничников с другой стороны, и всё стало ясно. Там навалом в высоких коробах из металлического прута лежала химия для мытья, стирки и чистки. Стоила она, похоже, дёшево, потому что народу вокруг коробов толпилось больше, чем было места. Ну и дух оттуда шёл, как от хорошего химзавода. Куда уж там какой-то клубнике.

Управляла химзаводом элегантная мадам среднего возраста с высокой причёской из отбеленных волос и тенями на веках. В одной руке у неё была зажжённая сигарета с телефоном, а другой она принимала деньги от покупателей и давала им сдачу. Работу свою мадам делала ловко. Деньги, сдача, затяжка, телефон. Снова затяжка, снова деньги и снова телефон. Ответить покупателю, стряхнуть пепел, попросить подождать – и всё это легко, всё плавно, всё как в танце. Шаг назад – достать что-то в коробке. Шаг вперёд – положить на прилавок. Полшага влево – пропустить помощника. Полшага вправо – снова у кассы. И причёска! Причёска! Прядь здесь, прядь тут. Поправить, закрепить. Чёлка, заколка. Та-та, та-та.

– У нас сегодня стирка? – услышал я Олин голос. – Или культурная программа?

Я мог бы, конечно, обосновать, что понимание того, как на венгерском базаре покупается стиральный порошок – это, да, часть культуры, и поэтому надо продолжить наблюдение, но в это время телефон отбеленной мадам сыграл мелодию, похожую на сигнал подъёма, и она, оставив торговлю на помощника, удалилась вглубь своего химзавода, где и исчезла без следа.

Смысл что-либо обосновывать пропал.

– Кто у нас следующий? – спросил я.