Будь моей нежностью

— Агриппина Юрьевна, я хотел, — с нажимом говорю старухе, — чтобы Ася жила с единственным близким человеком, покуда это возможно. Заметьте, я легко мог забрать её и обеспечить нужным воспитанием. Но я уважил вас и оставил девочку дома. Я хотел, чтобы Ася не нуждалась в малом, поэтому ежемесячно передавал вам деньги. А вы, вместо того, чтобы купить ребёнку лишний килограмм фруктов или нарядное платье, упёрлись рогом. Вы же не рассчитывали, что я не доживу до дня её восемнадцатилетия и не исполню то, что пообещал вам?

— Знала бы, куда твои подачки привезти, уже давно бы вернула, — кряхтит она, игнорируя все мои слова. — Нельзя раздраконивать ребёнка тем, что не принадлежит ей по праву. Всё, что у неё было, это жалкая старуха и пенсия. Мы жили по возможностям и не надеялись ни на кого. Потому что в целом мире нас было только двое.

— Она могла жить в нормальных условиях, — качаю головой, — не смотреть дикаркой на заморские фрукты, не объедаться втихушку по ночам сладостями, не штопать бельё и носки…

Я прикрываю глаза. Эти чёртовы моменты упрямо лезут на память. Короткие вспышки ударяющих по самолюбию фрагментов нескольких недель её жизни рядом со мной. Не долбанный словесный оборот, а какая-то убогая реальность, в которой Ася пробирается ночами в кухню и лопает датское печенье и бельгийский шоколад, запивая простой водой.

— Она не из твоего мира, Богдан, — тихо замечает старуха Агриппина и обводит рукой ветхую мебель. — Вот её мир. Всё, что она видела и знает.

— К чёрту! Просто к чёрту! Вы сознательно лишили её лучшей жизни, которую я мог вам обеспечить. И обеспечивал ведь! Если бы я только знал…

— Ты бы знал, если бы хоть раз удосужился заехать в гости, а коли нет, то и суда нет.

Стискиваю руки в кулаки. Это какая-то бесконечная гонка по кругу, и я не могу сойти с дистанции. Сколько раз останавливал себя, чтобы не наведаться, чтобы не сотворить какую-нибудь отчаянную глупость или дикость, боялся не сдержаться, отправить девчонку куда подальше, и вот теперь почти жалею, что доверил старухе единоличное воспитание Аси.

— Всё к лучшему, Богдан. Ей ни к чему знать, что все эти годы ты пытался быть попечителем, пытался обеспечить ей хорошую по твоим меркам жизнь.

— Я и не собираюсь обсуждать с ней наши позабытые дела и договорённости, — кидаю старухе. — Просто пытаюсь понять, в чём была ваша проблема, почему бы не дать внучке лучшее, имея такую возможность?

— Ты не поймёшь, сынок. Думаешь, ей нужны были цацки или платья? Она жизни другой не видела, всегда при мне, помогала с малых лет, училась, была послушным ребёнком, никаких проблем с ней не возникало, потому что не избалованна. Она всегда нуждалась во внимании и любви, нелегко расти сиротой. Не деньги главное, как ты не поймёшь, Богдан? Ты можешь купить ей бриллианты, оплатить образование, отправить в путешествие в любую точку мира, а она всё равно будет несчастна и одинока. Вот, на что ты её обрёк с самого рождения. Нет ничего хуже, чем быть невольницей у того, кто не способен открыть своё сердце для любви.

— Бабушка! — ахает в дверях Ася, и я перевожу на неё взгляд.

Не знаю, как много она слышала, как давно стоит там. Её шоколадные глаза снова полны слёз. Зря я это затеял. Просто зря. Дрянной день перед очередным деньком похуже просто не мог стать лучше за несколько часов наедине с ней, которые она предпочла провести здесь.

Ася с топотом проходит в комнату и говорит:

— Бабушка, я тебя, конечно, очень сильно люблю и уважаю, но, пожалуйста, не нужно строить предположения на основе своих неверных суждений. Я не собираюсь вдаваться в подробности, но я вовсе не невольница и у нас с Богданом Давыдовичем просто прекрасные отношения. Я тебе обещаю, что в обиду себя не дам и мы непременно со всем разберёмся. Тебе абсолютно не о чем переживать, правда, Богдан?

От серьёзного выражения лица маленькой чертовки мне смешно. Я понимаю, что: а) ни хрена она не слышала, б) ведёт какую-то свою игру для единственного зрителя в этой комнате. Для своей бабушки. Поэтому просто киваю:

— Именно, Ася. Я как раз пытался убедить твою бабушку, что ей стоит принять мою помощь и позволить оплатить ремонт в квартире, установку бытовой техники и… — Ася удивлённо переводит взгляд на деньги, а потом несдержанно кидается мне на шею.

— Спасибо тебе, спасибо! — шепчет она мне в лицо, чмокает несколько раз в губы и краснеет, отстраняясь. — Видишь, бабушка, Богдан очень хороший и заботливый. Нам сильно повезло, что он так щедр и добр. Тебе будет проще справляться с хозяйством, когда у тебя появится стиральная машинка и перестанет подтекать труба.

Ася закусывает губу и смотрит на меня:

— Богдан, мне нужна твоя помощь.

По её тону понимаю, что она в маленьком шаге если не от истерики, то от едва сдерживаемых рыданий. Поднимаюсь, не глядя на старуху, и иду за девчонкой.

— Мне всё равно, что творится между нами в твоём доме, Богдан, — тихо говорит Ася, заходя в ванную, — но на некоторое время… мне нужна твоя помощь. Бабушка должна думать, что между нами мир и согласие.

— Ты хочешь её обмануть? — удивляюсь я. — Почему?