Будет всё как я хочу (СИ)

   Соседние окна дружно хлопнули ставнями. Всадник с копьём ускакал. Оставшиеся на поверхности патриции дружно воззвали к Господу и заглянули за край обрыва. Но ничего, кроме зловещей тьмы, не открылось взору почтенных мужей Флоренции.

   Семейство Медичи притихло. Фра Филиппо ретировался на повозку к Леонелле. Третье поколение, напротив, сгрудилось на берегу и принялось молча осмысливать происходящее.

   Одна Джиневра изрекла:

   - Опять. Опять вся эта чертовщина.

   - Да хоть бы его черти взяли, - отмахнулся Джованни. - Может, он прямиком - и в ад? Как у Данте? Земную жизнь пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу... - склонился над бездной Джованни, сложив ладони трубой.

   - Хватит паясничать! - одёрнула его жена. - Опять напился и творишь невесть чего. Мы тоже напились, но мы же терпим! Живо домой!

   Только Лоренцо, глубоко и бесповоротно погружённый в себя, безучастно шевелил губами. Он сочинял стихи.

***

   Что самое смешное, более всего тревожили Лукрецию не буквальное исполнение воли Козимо, не глубины хаоса под добропорядочной мостовой, не ненадёжность самой этой мостовой - а слова из поэмы Данте. Верно, предстоящее материнство лишает женщину рассудка, если она всерьёз решила перечитать "Комедию", чтобы мысли встали на свои места, тогда как остальные удовольствовались трапезой, и сном, и принесённым ими забвением.

   Конечно, кому ещё знать устройство Ада, как не Дуранте Алигьери. Неспроста так легко вылетел из-под его пера этот новый сладостный стиль... Не иначе сам обитатель девятого круга нашёптывал поэту на ухо сакральные рифмы, ведь в первой из трёх книг нет ненависти к человеческим грехам - все тридцать три главы исполнены мрачного торжества преисподней.

   Данте Лукреции никогда не нравился - возможно, вопреки тому, что его вечно ставили ей в пример. Она хотела стремиться ввысь, а не блуждать по кругу... В конце концов, имеет же она право на своё мнение!

   Лукреция осторожно села на кровати и попыталась бесшумно спустить ноги на пол. Муж приоткрыл один глаз, отыскал источник шума и, мгновенно успокоившись, вновь погрузился в сон. Лукреция обулась - и отправилась на поиски книги. Как нарочно, она не могла вспомнить, к чьему собранию принадлежала "Комедия", за красоту слога прозванная Божественной, и отчего-то решила начать поиски снизу.

   Путь её пролегал сквозь ночной мрак, только щель под одной из дверей пропускала скудный свет. Лоренцо, видно, не спалось.

   По старому обычаю женского и материнского любопытства, синьора Медичи припала к замочной скважине и наблюдала за тем, что происходит в спальне старшего сына.

   Лоренцо, уже в ночной рубашке, сидел за столом, склонившись над тетрадью перед единственной свечкой, и отчаянно скрипел пером, изливая на бумагу потоки чувств, при свете дня сдерживаемые плотиной приличий и этикета.

   Забыв закрыть чернильницу, широким жестом он высыпал песок на исписанную страницу и нетерпеливо встряхнул тетрадь. Избавился от песка, захлопнул тетрадь - и наспех сунул под ворох одежды на кресле. Потом подозрительно замер, прислушался - и задул свечку. Старательный шорох подсказал бдительной матери, что сын наконец улёгся.

   Лукреция улыбнулась - и призраком упорхнула в библиотеку синьора Козимо. Свой кабинет он называл библиотекой, имея на то основание: книг там хранилось больше, чем в остальных комнатах, вместе взятых.

   Прежде чем взяться за дверную ручку, она прислушалась. Храп свёкра через две стены сообщал, что она может беспрепятственно покуситься на святая святых.

   Обложку она знала наизусть: красноватая кожа с глубоким тиснением, нижний уголок обит медным листом, с верхнего медь отвалилась. Привыкшими к темноте глазами Лукреция нашарила очертания сундука, аккуратно приподняла крышку - и нащупала знакомые ромбики на переплёте.

   Только по извлечении книги она вооружилась свечой, спрятав её за пюпитром так, чтоб заслонить от тех, кто может заглянуть в любую из дверей, влекомый светом, точно мотылёк, и любопытством, точно она сама несколько минут назад.

   Переплёт скрывал разномастные страницы: "Комедия" была собрана из нескольких десятков тетрадок, переписанных разрозненно, ведь через каждые несколько песен менялся почерк и оттенок чернил. Лукреция пролистала книгу, чтобы удостовериться, что ни единая крупица знаменитого творения не потеряна, вернулась в начало и принялась водить по полям пальцем, чтобы не сбиться со строк: глаза потихоньку слипались, устав от ночных приключений.

   И хоть хозяйка их была неутомима, голова сама собой склонилась на очередной разворот...

   Лукреция пробудилась от звука голоса. Никто не бранился, не звал, не выражал удивление - но кто-то явственно кашлянул прямо у ней над головой. Открыв глаза, бесстрашная синьора встретила лишь темноту, потому что свеча погасла. Лишь человеческий (надеюсь) силуэт навис над ней:

   - Синьора, по какой причине

   Нарушили покой вы свой и мой,

   Блуждая, как поэт во тьме долины?

   - и тонкий палец указал: - Открой

   Страницу первую и перечти прилежно,

   Как страхом был объят перед судьбой

   Тот, кто со мной спустился в ад кромешный,

   Прошёл все девять врат и, невредим,