Бумажные души

Сначала Луве не увидел ничего, кроме дорожных знаков, фонарных столбов и растяжек на заправках, потом взгляд зацепился за что-то большое у деревьев на той стороне перекрестка. Когда машина остановилась на красный свет, перед ними предстала стилизованная деревянная фигура медведя.

– Самый большой медведь в мире. – Нино улыбнулся. – Я здесь был, спал на кладбище.

Они миновали деревянного гиганта. Медведь действительно стоял между церковью и кладбищем, окруженным невысокой каменной стеной.

– Спал на большой надгробной плите, – добавил Нино, когда Олунд притормозил.

– Как ты оказался в Свеге? – спросила Оливия.

– Шел…

– С севера? – Олунд отъехал на обочину и пропустил пару машин.

– Домик с ульем, – сказал Нино. – Пришел из леса, с севера.

– И долго ты тут пробыл?

– Ночь, день…

Нино наклонился вперед и указал на несколько больших деревянных домов.

– Туда по рельсам, в железной повозке… Стокгольм, Германия, Вена, Франция и Кольморден… Америка и Антарктида.

Надзиратель покачал головой, а Луве задумался. Некоторые пункты назначения прозвучали весьма неожиданно, но, возможно, тому было объяснение.

Полицейский участок находился в нескольких кварталах слева от дороги и делил помещение с лесоустроительной компанией. Одноэтажное здание желтого кирпича больше подходило какому-нибудь магазину вроде “Ика” или “Кооп”. Едва они успели припарковаться и заглушить мотор, как пикап защитного цвета свернул на площадку и остановился рядом с ними.

Из открытого окна со стороны пассажирского сиденья высунулась голова немецкой овчарки. Из машины вышла высокая широкоплечая женщина в штанах для верховой езды и оранжевой рубашке “Хелли Хансен”. Седая коса была переброшена через плечо.

Олунд опустил окно.

– Элисабет Лаатила?

– Я. – Женщина заглянула в машину и кивнула им, после чего выпустила овчарку. – Долго ждете?

При суровом, изрытом морщинами и оспинами лице голос и голубые глаза у Элисабет Лаатиллы были мягкими, женственными.

– Десять секунд, – ответил Олунд и открыл дверцу машины.

– Вы кого-то привезли освежить память? – спросила Элисабет, когда они вышли.

– Да, – сказал Олунд. – Нашли пчеловодов?

– Ну, кое-кого нашла, – Элисабет посмотрела на Нино. – Это тебя, значит, пасут?

Нино не ответил. Все его внимание было приковано к овчарке, сидевшей рядом с Элисабет и смотревшей на него, склонив голову набок.

– Его зовут Чарли. Хочешь поздороваться?

Нино наклонился и вытянул руку. Пес сделал пару шагов и с любопытством обнюхал его пальцы.

– Ты ему нравишься, – с улыбкой заметила женщина. – А он, знаешь ли, далеко не каждого принимает.

По дороге Элисабет рассказала, что Мидсоммар удался: полицию вызывали исключительно по поводу неумеренных возлияний.

– В парке в Хеде был грандиозный скандал, и это не считая пьяных водителей, – говорила она. – А здесь, в Свеге, одна девица откусила подружке кусок щеки: одна из них, непонятно кто именно, миловалась не с тем парнем.

У двери Элисабет ввела код и достала связку ключей.

– Один веером разбрасывал дротики от дартса, другой пытался поухаживать за деревянным медведем, третий поднял крышки всех канализационных люков на перекрестке, вон там. – Она указала в направлении, откуда они приехали. – А в Стокгольме как?

– Примерно так же, – сказал Олунд. – Минус медведь.

Отперев дверь, Элисабет зажгла свет и проводила их в небольшой конференц-зал.

В углу стояла собачья корзина с оческами овечьей шерсти. Чарли уютно расположился в ней. Нино сел рядом на полу, и овчарка тут же положила голову на край корзины, разрешая погладить себя.

– К сожалению, я еще не нашла, где вы могли бы переночевать, – сказала Элисабет, когда все сели за стол. – Зато нашла ту самую пасечницу. Она живет на пару миль севернее, по Восемьдесят четвертому шоссе… – И Элисабет стала рассказывать, что пасечница, которую звали Туйя Хаммарстрём, как-то вечером в начале июня застала у себя в саду молодую девушку. – Судя по ее описанию, речь может идти только о нем. – Элисабет кивнула на Нино, который уже свернулся в корзине Чарли. – Туйя обнаружила его возле одного из своих ульев. Он держал в руке кусок сотов, и по нему ползал чуть не рой пчел.

– Ну и дела… – Олунд повернулась к Нино. – Сильно тебя покусали?

Нино сонно посмотрел на них и не ответил. Зашуршала чем-то овчарка, грудь которой спокойно поднималась и опускалась.

Симбиоз, подумал Луве. Вместе они чувствуют себя в безопасности.

Что-то подсказывало ему, что даже пчелы чувствовали себя в безопасности рядом с Нино.

– Туйя ждет вас сегодня вечером, тогда она в подробностях расскажет, что произошло. – Элисабет вздохнула. – Нет, она звонила нам, чтобы сделать заявление. Заявление легло на стол одному моему коллеге, но у нас в участке всего шестеро дежурных, а территория большая. Вы, наверное, понимаете, что у нас нет времени выезжать на все вызовы. К сожалению, заявлению тогда не придали особого значения.

Олунд кивнул.

– А были другие заявления… скажем, в конце мая – начале июня, которые могли бы иметь отношение к Нино?