Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Шпербер. «Ахиллесова пята»[210], с. 202: «Идея подменить самоубийство радикальным разрывом, не нова. Подобное стремление к категорическому отрицанию собственных поступков, к окончательному избавлению от них, часто обнаруживается в снах, которые видят люди, связанные с жизнью лишь логикой тела, но не отношениями с другими людьми: ни тем, что они от них получили, ни тем, что дали. Этот сон рождается из одиночества, способного разрушить всё и даже ту любовь, какую человек обращает на самого себя».

Кьеркегор потрясал перед Гегелем ужасной угрозой: прислать ему молодого человека, который попросил бы у него совета.

Достоевский после замечательной «Речи о Пушкине»: «За мое же слово в Москве – видите, как мне досталось от нашей прессы почти сплошь: точно я совершил воровство, мошенничество или подлог в каком-нибудь банке. Даже Юханцев не был облит такими помоями, как я».

Там же, после успеха своего литературного дебюта: «… сделали они мне известность сомнительную, и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад».

«Тут мысль, всего более меня занимающая: “в чём наша общность, где те пункты, в которых мы могли бы все, разных направлений, сойтись?”».

«Ни из-за какой цели нельзя уродовать свою жизнь» (развить).

Те, кому действительно есть что сказать, никогда об этом не говорят.

Марсель.

Алжир с борта «Кайруана». Двойная туча. Первая пена, и град на гребне волны, разбивающейся о корабль, и сильный ветер, разом овладевающий облаком, – скручивает, мнет, выжимает; и вторая туча, уже не такая тяжелая, кружево тонкого пара, поднимается вверх в виде тумана.

Крылья чаек, заломленные точно посередине /\/\/ – в форме крыши.

На палубе под сильным ветром среди веревок сгрудились солдаты в бесформенных плащах с капюшоном и в платках на голове. В такие моменты человек перестает думать о параде и съеживается до насущных потребностей. Это история.

Я неподвижно стою на верхней палубе, чайки спускаются и продолжают рядом со мной свой спокойный полет. Упрямые чайки с выпученными глазами, ведьминскими клювами, неутомимыми мускулами. Морским птицам негде сесть. Разве только в изменчивые впадины зыби или раскачивающийся крест большой мачты.

Кондорсе: «Робеспьер – священник, и никогда не будет другим».

К первичным рефлексам, свойственным непосредственной природе человека или животного, Павлов относил «рефлекс свободы».

Власть неотделима от несправедливости. Хорошая власть – это здоровое и осторожное управление несправедливостью.

Никогда не говорить о своей работе.

Актер.

Ницше. «При изобилии живительных и восстанавливающих сил, даже несчастье обретает какой-то солнечный отблеск и порождает утешение…»

Там же. «Если мы всегда будем ожидать несчастья, неприятных сюрпризов и пребывать в состоянии озлобленности, мы будем невыносимы для других людей, и от этого пострадает и наше здоровье; такие натуры идут к собственному угасанию».

Там же. «Страх смерти – европейская болезнь».

Там же. «Счастье состоит в быстроте чувств и мыслей; все остальное кажется долгим, постепенным и глупым. Тот, кто способен ощутить полет луча света, будет переполнен счастьем, потому что он обладает большой скоростью».

Там же. «Портрет будущего человека: эксцентрический, энергичный, горячий, неутомимый, артистичный, враг книг».

Там же. «Люди очень высокой культуры с сильными телами выше всех суверенов».

По поводу биофагов: Тетради Монтерлана, с. 82: здесь сказано всё – с совершенством и умеренностью.

Для себя: мне хотелось бы отдаваться целиком каждому из своих чувств по отдельности. Я всегда противопоставлял чувства между собой.

Типаса. Серое и мягкое небо. В центре развалин на смену звуков небольшого волнения на море пришел птичий щебет. Гора Шенуа – огромная и легкая. Я умру, а это место будет по-прежнему дарить всем красоту и полноту бытия. В этой мысли нет ничего горького. Напротив, чувство благодарности и уважения.

В Алжире дождь – вертикальный и тяжелый. Непрекращающийся. В клетке.

Алжирцы. Их жизнь в гуще и жаре дружбы, семьи. В центре – тело и его способности – и глубокая печаль, когда оно погибает – жизнь без горизонта – только сиюминутное, только круг плоти. Они гордятся своей мужественностью, способностью пить или есть, силой и смелостью. Они ранимы.

Зарезанная голубка.

Возвращение. «Кайруан». Буря. Непреодолимое желание броситься в воду. Одиночество и покинутость одного человека в бешеных волнах за кораблем, продолжающим свой путь.

Ступени выздоровления.

Оставить в покое волю. Отказаться от слова «надо».

Полностью убрать из головы политику ради гуманизма.

Написать о человеке, больном клаустрофобией. И создавать комедии.

Упорядочить свои отношения со смертью, то есть согласиться.