Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Она говорит о Филиппе, с которым недавно обручилась Поль: «У него хороший отец, хорошая мать, хорошая сестра. Это люди старой закалки. А он отслужил в армии. Он увидел Поль на нефтеперерабатывающем заводе (скрещивает два указательных пальца). Тем лучше».

«Потом, когда я буду дома, доктор даст мне что-нибудь для восстановления». Она говорит: «Спасибо, господин доктор». Она не может ничего: она не умеет читать, не может шить и вышивать из-за пальцев, и слушать, потому что глуха. Время течет, тяжело, медленно…

У нее исчезли губы. Но ее нос – такой тонкий, такой прямой, большой благородный лоб, черные и блестящие глаза под гладкой костяной аркой.

Она страдает молча. Она подчиняется. Вокруг нее сидит семья – тяжело, безмолвно, и ждет… Брат Жозеф, моложе ее на несколько лет, тоже ждет – словно ждет своей очереди – смиренно и печально.

23 марта.

Плохая ночь. Утром над заливом и холмами идет дождь. Глицинии: они заполнили мою молодость своим ароматом, своей таинственной и богатой страстью… Снова и неустанно. В моей жизни они были более живыми и настоящими, чем многие из людей… кроме того человека, который страдает рядом со мной и молчание которого не переставало говорить со мной половину моей жизни.

Всякую минеральную воду она называет «Виши».

Плоть, бедная плоть, ничтожная, грязная, падшая, оскорбляемая. Святая плоть.

Леопольд [Ф… неразб.] о Ницше: «согласие с жизнью, к которому привел союз между терпением и бунтом, есть вершина великого полудня жизни».

У нее всю жизнь была странная привычка сопровождать свою фамилию приставкой «вдова», и даже сегодня именно так и записано в ее больничных бумагах.

Она прожила в неведении о стольких вещах, кроме страдания и терпения, и сегодня продолжает испытывать физические страдания с такой же кротостью…

Люди, которых не затронула никакая техника, – ни газеты, ни радио. Они были такими сто лет назад и совсем не изменились в окружающем обществе.

Можно подумать, я осуждаю свою кровь. Нет? А! Ну, хорошо.

Запах шприцев. Холм покрыт акантами, тростником, кипарисами, соснами, пальмами, апельсиновыми деревьями, мушмулой и глициниями.

29 марта.

Возвращение в Париж.

Софокл танцевал и хорошо играл в мяч.

«Detras de la cruz esta el demonio»[232].

Уничтожить в моей жизни все, что не относится к этой бедности. Разориться.

Пастернак о Скрябине[233]: «Это испытано каждым. Всем нам являлась традиция, всем обещала лицо, всем, по-разному, свое обещанье сдержала».

Там же. «…Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновение, и лучшие произведения мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рожденьи».

Там же. «…И мне посчастливилось узнать, что можно день за днем ходить на свидание с куском застроенного пространства, как с живою личностью».

Ницше. «Никакое страдание не могло и не сможет заставить меня давать ложные свидетельства против жизни, такой какой я ее знаю».

Там же. «Ему были знакомы шесть одиночеств,

Но даже море не было так одиноко…»

Об использовании славы в качестве прикрытия, за которым «наше собственное «я» снова сможет невидимым образом играть и смеяться над собой».

«Завоевать свободу и духовную радость, чтобы иметь возможность творить и не подчиняться тирании иностранных идеалов».

Исторический смысл не что иное, как замаскированная теология.

Н., северный человек, оказавшись внезапно под солнцем Неаполя, однажды вечером воскликнул: «И ты мог бы умереть, не увидев этого!»

Письмо Гасту 20 августа 1880 года, в котором он сожалеет по поводу дружбы с Вагнером: «…зачем мне эта правота по стольким вопросам – против него».

Человеку с большим сердцем нужны друзья, по крайней мере если у него нет Бога.

Люди, обладающие «долгосрочной волей».

Ницше открыл Достоевского в 87-м году благодаря «Подпольному духу»[234], он сравнивал это с открытием «Красного и черного».

Он открывает в 88-м году «Рассказы о браке» Стриндберга.

1 апреля.

Наоборот, любовь, но любовь невозможная. Прекратить поиски? Принимать. Сверхмощность в творчестве.

Ницше в 1887 г. (43 года): «В этот момент моя жизнь находится в точке полудня: одна дверь закрылась, отворилась другая».

28 апреля.

Приехал в Лурмарен. Серое небо. В саду чудесные розы, тяжелые от воды, сочные, как плоды. Цветет розмарин. Прогулка, и вечером по-прежнему пронзительно темнеют фиолетовые ирисы. Я разбит.

Многие годы я стремился жить, подчиняясь всеобщей морали. Принуждал себя жить, как все, быть похожим на всех. Говорил, что́ надо было сделать для всеобщего единения, даже когда сам чувствовал себя посторонним. И, в конце концов, катастрофа. Теперь я брожу среди обломков, вне закона, истерзанный, одинокий и согласный на одиночество, смирившись со своей исключительностью и со своими недостатками. И теперь я должен восстановить истину – после целой жизни, прожитой в каком-то смысле во лжи.