Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

А мы все бродили, не в силах ничего съесть, и питались кофе и мороженым, и не способны были спать, и не знали, когда начинаются и кончаются дни и ночи. День мог застать нас на пляже в Лидо, в теплой и вязкой утренней воде, или на гондоле, плутавшей по потерянным каналам, в то время как небо становилось розовато-серым над черепицей, окрасившейся неожиданно в бирюзовый цвет. В те моменты город был пуст, но жара не слабела, – и в этот час, и вечером, она была всегда одинакова – жгуча и влажна, и Венеция продолжала выдерживать осаду, а тем временем мы, вырванные из жизни, с измученными от кофе и бессонницы нервами, отчаявшись когда-либо выбраться, старались хотя бы лишний разок-другой подышать, чтобы как-то просуществовать в этом странном времени без ориентиров и пауз. Мы – существа вне времени, но мы, как никто в мире, не желали ничего иного, кроме продолжения этого безумия – блуждающего и неподвижного среди неподвижного пожара, пожиравшего Венецию, час за часом, неустанно, и мы желали этого так сильно, мы буквально ждали мгновения, чтобы город, только что еще яркий, многоцветный и ослепляющий своей красотой, обратится разом в пепел и просто осядет, и даже не будет унесен отсутствующим ветром. Мы ждали, привязанные друг к другу, не способные разойтись, и тоже сгорали, но с некоей бесконечной и странной радостью, на этом костре красоты.

Д.Ж. разглядывает молодую и, кстати сказать, довольно некрасивую датчанку на террасе кафе, потом в театре. Подходит к ней, подсаживается рядом, потом проходит несколько мгновений – и они вместе встают. У меня сжимается сердце, когда я вижу, как смиренно она за ним идет. Подобное смирение – типично для всех девушек в такие моменты.

Ж. сообщает мне, что она беременна от П.; я ей советую рассказать об этом ему. Он смеется и через час возвращается в отель – на глазах у Ж. – вместе с N. Ж. остается с N., который любит ее и молчит.

Роман

. Между ними вспыхивает любовь – как страсть тела и сердца. Один пламенный день сменяет другой, и полное слияние, когда плоть так же чувствительна и взволнована, как и сердце. Они везде вместе, на яхте, и каждый раз желание возрождается со все большим трепетом. Для него это борьба против смерти, против самого себя, против забвения, против нее и ее слабой природы, и, в конце концов, он расслабляется и отдает себя в ее руки. И после нее не будет никого – он это знает, он клянется в единственном месте, где находит хоть немного святости. Церковь Святого Юлиана Бедного, где Греция сочетается с Христом, – здесь он решает исполнить свой обет, вопреки всему на свете; и за этим существом, которое он прижимает к себе, остается только пустота, и он сжимает ее все сильнее и сильнее, растворяясь в ней, раскрывая ее и почти раздирая на части, чтобы наконец спрятаться в ней и навечно жить в ней – в наконец-то обретенной любви, там, где чувства сами распускаются пышным цветом и очищаются в негасимом пламени, там, где фонтан наслаждения – увенчан безграничной наградой. Это час, когда исчезают телесные пределы и в полной обнаженности сокровенного дара рождается наконец единое существо.

13 августа.

Отсутствие, болезненная фрустрация. Но сердце мое живет, сердце мое наконец живет. Значит неправда, что победило равнодушие. Благодарность, сильнейшая признательность Ми. Да, ревность – выступает в пользу духа. Ревность – это страдание от того, что видишь, как другой низводится до уровня объекта, и желание, чтобы все и всё признали бы в нем человека. Невозможно ревновать к Богу.

На долину спускался вечер, старые стены, бойницы, спокойные дома. Шуршание травы под моими ногами.

Сентябрь

.

И. Прентан[237] просыпается в 11 часов, лежит в постели, обедает в постели около 13 или 14 часов, и потом еще остается в постели до конца дня в окружении «Франс диманш», «Матч», «Нуар и Блан», «Синемонд»[238], и т. д. и т. п., которые она поглощает.

Полушутя-полусерьезно я рассказываю Ми о глубокой старости, когда уже не будет ни восторга перед сущим, ни чувственных радостей, и т. д., и она начинает рыдать: «Я так люблю любовь!»

Прежде чем начать писать роман, мне нужно на несколько лет исчезнуть. Ежедневная концентрация, интеллектуальная аскеза и предельное самосознание.

Виновность одного народа? (Франция, как и Германия – Иуда – те, кто спят, и т. д.)

Как поживает Ваша дорогая матушка? Я имел несчастье ее потерять 3 месяца назад. О, я не знал этой подробности.

Сто сорок тысяч умирающих в день; девяносто семь в минуту; пятьдесят семь миллионов в год.

Левые, с которыми я был вместе, несмотря на себя, несмотря на них.

Во Христе кончается смерть, начавшаяся в Адаме.

Самым опустошающим в моей жизни усилием было укротить свою натуру, чтобы поставить ее на службу самым большим замыслам. Мне удавалось это изредка, только крайне изредка.

Зрелому человеку продлить молодость может только счастливая любовь. Все иные разновидности любви ввергают в старость.