Буря слов 3

Странное дело, но тревога испарилась. Возможно, дело было в спокойной, чуть сонной атмосфере: этот тёплый, томный вечер, мягкие огоньки, предвкушение особого, прежде не виданного праздника. Взрослые, объединившись по интересам, обсуждали кто новости биржи, кто – наряд местной модницы, дети, призванные не шалить, восторгались резными фонтанчиками, скульптурами и фигурами из зелени, что сотворил какой-то гениальный садовник, – даже Олесь загляделся.

– Мишель, сюда! – пользуясь моментом, Стёпа утянула друга за фигуру плечистого атланта. – Держи, это тебе.

Мишка моргнул, разглядывая сунутую в ладонь птичку. Он видел много Стёпиных работ, но эта поражала особой аккуратностью швов, отчётливо пахла розами из набивки, а ещё… на мягкой, лазоревой грудке пичуги было вышита яркая, алая-алая половинка сердца из бисера.

– Это на удачу, – шепнула Стёпа. – У меня такая же, вторая. Всегда носи с собой, Мишель! Всегда-всегда! Обещаешь?

– Обещаю, – кашлянув, пообещал Мишка.

– Степанида! – долетел до них встревоженный голос.

Стёпа улыбнулась во весь рот, а потом – невиданное дело! – быстро чмокнула Мишку в правую щёку. Он не успел опомниться, когда она упорхнула, а следом раздался звук фанфар.

Представление началось.

Ольховские постарались на славу. Мишка, что хотел под шумок проникнуть внутрь дома, даже забыл об этом, растеряв бдительность: так увлёкся мимами и жонглёрами, которые, возникнув на сцене, затем пошли к столикам с гостями. Кривляясь, выделывая невероятные коленца, они вызывали смех и аплодисменты. Затем пришло время удивительных парящих шаров, на поверхности которых зажглись созвездия, повторяя рисунок неба; в воздухе поплыли ароматы жареного мяса и шоколада, хозяева солнечно заулыбались друг другу и восторженным гостям, а потом…

– Дамы и господа! Диковина из диковин! – крикнул Юрий Сергеевич, тряхнув длинными волосами. – Человек-волк, прошу любить и жаловать!

Четверо лакеев выкатили на сцену клетку на колёсах, и улыбка на Мишкином лице застыла, как замороженная. Застыл Олесь, замерла Бэлла, сидящая по левую руку. Да и время, казалось, тоже застыло.

Потому что там, в клетке, диким зверем метался Виктор: лохматый, почти полностью утративший людской облик. Обрывки некогда отглаженных штанов махрами свисали с его ног, торс, укрытый жёстким тёмным волосом, кое-где темнел от спёкшейся крови. Он рычал, вращая бешеными глазами, и с чёрных губ его сыпалась розовая пена.

– Импосибль!

– Вот это диковина!

– Ну Ольховские, ну оригиналы! Развлекли так развлекли!..

– Мне страшно, маменька!

Детский голос утонул в восторженных восклицаниях. Но Мишка не успел ничего крикнуть, даже двинуться не успел, когда Ольховский посмотрел на брегет и перевёл взгляд на сестру. «Скоро полночь, золотце, – прочитал Мишка по губам. – Пора!»

Где-то хлопнули двери, и несколько слуг вывели в сад с десяток напуганных, плохо одетых детей.

– Это ещё что? – пробасил кто-то, перекрыв гомон.

Несколько голов отвернулись от волкодлака и посмотрели в сторону.

– Что за босота? – взвизгнула полная дама, загораживая пухленькую дочку. – Вы не говорили…

– Это детский праздник, – тонким голоском перебила Ольховская. – Мы любим всех детей, золотце.

– Позвольте, но это не в какие ворота…

– Да-да, тут не благотворительное общество!

– Что за сюрпризы?

– Это возмутительно! Я ухожу!

– Нет, не уходите, – лучезарно улыбнулся Ольховский, щёлкнув пальцами.

А дальше всё случилось быстро.

Цепь с замко́м, обратившись в змею, соскользнула с дверцы клетки, и освобождённый Виктор выпрыгнул в сад.

– Помни, щеник, кушать только взрослых! Деток ни-ни! – пропела Ольховская.

Из-за скульптур выскочили новые слуги с нечеловеческими лицами и бросились на гостей вместе с волкодлаком. Крики, визг, паника – и первая кровь, что брызнула из первой вспоротой глотки.

– Бэлла! Олесь! – голос Мишки, что запутался в перепуганной толпе, затерялся среди воплей. Честя себя на все лады, уворачиваясь от бегущих, Мишка бросился под ближайший стол; в глазах потемнело и раздвоилось, в нос ударил запах свежей крови, и Мишка увидел, что в каком-то аршине от него лежит чья-то оторванная рука. Захотелось броситься, впиться, ощутить, как…

«Не смей!»

Мишка кинулся в другую сторону, опять выныривая в сад. А там…

Бэлла, стоявшая у кустов бордовых роз, смотрела на истерзанную, но ещё живую даму, которая валялась прямо у её туфелек. Вот облизнула губы. Вот наклонилась.

– Бэлла, не надо!.. – срывая голос, прокричал Мишка.

Упырица вздрогнула и попятилась, прижимая ладони к впалым щекам.

«Степанида, – с ужасом вспомнил Мишка. – Степанида где?!»

А вокруг веселились бесы. Именно они, в разных обликах, торжествуя, ловили детей и мало-помалу собирали их в кучку на сцене. Они пинали и щипали их, связывая верёвками, но не смели душить, подчиняясь хозяевам Ольховским. Морок, что насылал спокойствие и сон, спал, и Мишка, ругая самого себя, понял, как хитро его обдурили.