Буря Жнеца. Том 2

– Опасность безудержной экспансии, адвокат Слим, открывается в прахе и пепле, оставшихся после. Предполагая бессмертие вида, которое очень кстати для игры. Любой игры. Но это допущение не спасет в конце вас. Нет, оно на самом деле убьет вас. Это своекорыстное, набожное, претенциозное, высокомерное допущение.

– И это говорит мне противный старик.

– Вы понятия не имеете.

– Имел бы кинжал, принес бы с собой. Чтобы прикончить вас, здесь и сейчас.

– Да. Ведь любая игра заканчивается, правда?

– И меня вы называете циником.

– Ваш цинизм кроется в сознательном надругательстве над другими, чтобы утвердить собственное превосходство. Мой цинизм относится к сознательной слепоте человечества, не замечающего собственного вырождения.

– Без этой сознательной слепоты не останется ничего, кроме отчаяния.

– Ну, я не настолько циничен. На самом деле я совершенно не согласен. Может быть, когда сознательная слепота совершит предначертанный оборот, родится сознательная мудрость, люди увидят все, как оно есть.

– Все? О чем вы говорите, старик?

– Ну, о том, что все действительно ценное на самом деле бесплатно.

Слим убрал монеты в свой раздутый кошелек и пошел к двери.

– Очень оригинальное замечание. Увы, не буду желать вам доброго дня.

– Не стоит.

Слим повернулся, услышав жесткость в голосе Бугга, и вопросительно задрал брови.

Бугг улыбнулся.

– Теперь сантименты не будут бесплатны?

– Нет, не будут.

Как только несчастный адвокат ушел, Бугг поднялся. Ну что ж, началось. Почти в тот самый день, как и говорил Тегол. Непостижимый человек. И, возможно, в этом кроется какая-то надежда для человечества. Все, что нельзя взвесить или как-то измерить.

Возможно.

Теперь Буггу нужно исчезнуть. Пока ему не начали отрывать руки-ноги адвокаты, не говоря уж о финансистах.

А это очень неприятно. Но сначала нужно предупредить Тегола.

Старший бог оглядел кабинет, ощутив какое-то теплое чувство, почти ностальгию. В конце концов, это было даже забавно. Вся эта игра. Как и большинство игр. Даже интересно, почему Тегол остановился в первый раз. Впрочем, не такая уж загадка. Столкнешься лицом к лицу с жестокой правдой – с любой жестокой правдой – и станет понятно желание отступить.

Как сказал Слим, нет ничего хорошего в отчаянии.

Но отчаяние становится больше, когда иллюзия раскрывается. Да, я действительно устал.

Бугг покинул кабинет, в который больше не вернется.

– Как могло остаться всего четыре курицы? Да, Ублала Панг, я смотрю именно на тебя.

– Ради Странника, – вздохнула Джанат, – оставь беднягу в покое. А чего ты ждал, Тегол? Эти куры больше не в состоянии нести яйца, и в результате похудели, высохли и стали бесполезны, как стая матрон-ученых в моей старой школе. Действия Ублалы – акт настоящей отваги.

– Съесть моих кур? Живьем?

– Он хотя бы ощипал перья.

– Они были мертвы к тому моменту?

– Давай не будем обсуждать конкретные детали, Тегол. Каждому позволено один раз ошибиться.

– Мои питомцы-любимчики, – застонал Тегол, глядя на туго набитую подушку с краю тростниковой циновки, служившей кроватью полукровке-тартеналу.

– Никакие они не питомцы.

Он прищурился на бывшую наставницу.

– Я вспоминаю, как вы без устали твердили про ужас прагматизма в истории. И что же я слышу от вас теперь, Джанат? «Никакие не питомцы». Декларативное заявление, высказанное самым прагматичным тоном. Что ж, как будто одними словами можно искупить жесточайшее птичье убийство.

– Внутри Ублалы Панга больше желудков, чем у нас с тобой, вместе взятых. Их нужно наполнять, Тегол.

– О? – Он упер руки в боки – на самом деле, чтобы убедиться, что булавка удерживает одеяло на месте; прилюдное обнажение неделю назад до сих пор отзывалось болью. – О? – спросил он снова и добавил: – А что не так, точно и прагматически, с моей знаменитой окрошкой?

– В ней были крошки.

– С самым тонким привкусом, какого только можно достичь, прилежно собирая крошки с пола, особенно с пола, истоптанного голодными курами.

Джанат уставилась на него.

– Ты шутишь? Это действительно были крошки с пола? С этого пола?

– И совсем ни к чему это удивленное выражение лица, Джанат. Разумеется, – продолжал он невозмутимо, стоя рядом с покрытой пятнами крови подушкой, – творческая кухня требует изысканности вкуса, утонченного гурманства…

Тегол пнул подушку, и она закудахтала.

Тегол развернулся и уставился на Ублалу Панга, который, сидя спиной к стене, повесил голову.

– Я оставил одну на потом, – пробормотал гигант.

– Ощипанную или в перьях?

– Ну, там внутри ей тепло.

Тегол перевел взгляд на Джанат и кивнул.

– Видите? Вы видите, Джанат? Видите, наконец?

– Вижу что?