Буря Жнеца. Том 2

Джанат, некогда выдающийся ученый, обнаружила внутри себя зверя, пробудившегося от столетнего – быть может, даже тысячелетнего – сна. И зверь этот понимал, что такое неволя, знал, что есть такое, ради чего можно вынести самую мучительную боль.

Запястья у нее под кандалами покрылись запекшимися ссадинами, сукровицей и клочьями кожи, и даже сами кости под израненным мясом иззубрились и потрескались. Потому что она непрерывно, изо всей силы дергала и тянула. Ритмично, словно животное, не обращая внимания ни на что, глухая к воплям истерзанных нервов. Дергала и тянула.

Пока штифты под рамой не начали гнуться. Штифты медленно гнулись, отверстия в дереве постепенно расшатывались, штифты гнулись – и наконец выскользнули из отверстий.

Теперь, когда Танал Йатванар переставил штифты в изножье кровати, выбрав еще больше цепи, ее длины должно хватить.

Чтобы протянуть левую руку, ухватить его за волосы. И толкнуть голову направо – туда, где другая рука со стремительным звоном вытянула сквозь отверстие почти всю цепь, и этого достало, чтобы накинуть ее ему на шею и один раз обернуть; потом она резко, не обращая внимания на жуткую боль, вытянула в сторону левую руку, далеко и еще дальше – пока правое запястье вместе с наручником не оказалось прижато натянувшейся цепью к самой раме.

Он забился, попытался запустить пальцы под цепь, она тянула еще и еще, его лицо оказалось совсем рядом, прямо перед глазами – внезапно посиневшая кожа, выпученные глаза, вывалившийся язык.

Он мог бы начать лупить ее кулаками. Мог попытаться выдавить ей глаза. Вероятно, успел бы ее убить за время, достаточное, чтобы выжить самому. Однако она дождалась, чтобы он как следует выдохнул – что он и делал каждый раз, глубоко входя в нее. Она слышала этот выдох, в самое ухо, уже добрую сотню раз, когда он приходил за ее телом. Тот самый выдох, который сейчас его убил.

Ему был нужен воздух. Воздуха не было. Все остальное значения не имело. Он пытался разодрать собственное горло, чтобы запустить пальцы под цепь. Она до предела откинула левую руку, пока та не выпрямилась, и сама не удержалась от вопля – наручник на правом запястье сместился, частично уйдя в дыру у изголовья.

Синее, распухшее лицо, извергшийся из его члена бурный поток, за ним – горячая струя мочи.

Широко раскрытые глаза, прожилки, наливающиеся красным, багровеющие, пока белки не покраснели целиком.

Она смотрела прямо в эти глаза. Смотрела, пытаясь найти за ними душу, не отводила взгляда от его жалкой, мерзкой, издыхающей душонки.

Я тебя убиваю. Я тебя убиваю. Я тебя убиваю!

Беззвучный голос зверя.

Радостный, жестокий клич зверя. Которым ее глаза орали сейчас ему в глаза, орали ему в душу.

Танал Йатванар, я тебя убиваю!

Таралак Вид плюнул на ладони, повозил их друг о дружку, чтобы размазать плевок, и пригладил назад волосы.

– Снова пахнет дымом, – заметил он.

Старший Оценщик, сидящий у маленького столика напротив, удивленно приподнял тонкие брови:

– Меня удивляет, Таралак Вид, что ты вообще способен различать запахи.

– Я жил в степи, кабалиец, я могу унюхать, где вчера антилопа прошла. Город рушится. Тисте эдур ушли. А император в этот самый миг меняет планы и принимается убивать претендента за претендентом, так что осталось лишь двое. И такое чувство, что всем все равно!

Внезапно вскочив, он подошел к койке, на которой разложил оружие, вынул из ножен скимитар и в который раз уставился на лезвие.

– Ты им скоро ресницы сможешь подрезать.

– Это еще зачем? – рассеянно откликнулся Таралак.

– Просто идея, грал.

– Я служил Безымянным.

– Знаю, – просто сказал Старший Оценщик.

Обернувшись, Таралак сощурился на маленького человечка с раскрашенным лицом.

– Ты?

– Безымянные на моей родине известны. Знаешь ли ты, почему они так зовутся? Вижу, что нет, так что я тебе расскажу. Посвященные обязаны отречься от имен, потому что они верят, что если звать себя по имени, оно обретает над тобой слишком большую силу. Имя становится твоей личностью, твоим лицом, самим тобой. Избавься от имени, и эта сила вернется к тебе.

– От меня такого не требовали.

– Потому что ты для них не более чем инструмент, примерно то же самое, что меч в твоих руках. Разумеется, инструментам Безымянные имен тоже не дают. Очень скоро ты перестанешь быть им полезен…

– И снова стану свободен. Чтобы вернуться домой.

– Домой, – задумчиво произнес Старший Оценщик. – К своему племени, чтобы исправить все ошибки, исцелить все раны времен буйной юности. Ты вернешься туда – с мудростью во взгляде, с покоем в сердце, с лаской в прикосновении. И как-нибудь ночью, когда ты, завернувшись в шкуры, будешь спать в той же хижине, где родился, кто-то проскользнет внутрь и перережет тебе горло. Потому что мир у тебя внутри – не то же самое, что и мир снаружи. Тебя зовут Таралак Вид, и они взяли себе эту силу. Твоего имени, твоего лица. Своим собственным именем, самим собой, всей своей жизнью и заключенной во всем этом силой – которую ты давным-давно так безропотно отдал – ты и будешь убит.