Буриданов осел

С Тео Хаслером в эту книгу вошел бы образцовый хрестоматийный герой, если бы не два сущих пустяка, которых ему недоставало: во-первых, волос и, во-вторых, манеры ясно выражаться. Правда, лысина — классическое место для лавровых венков, но это ассоциируется с Цезарем и потому, пожалуй, не очень нам по душе. А его манеру выражаться никак нельзя было назвать образцовой, потому что речь Хаслера была нашпигована архаизмами, делавшими ее и несовременной и тяжеловесной, и казалось, что в ней содержится некий намек, за которым в действительности ничего не скрывалось: намек на некую оригинальность. Он не был оригиналом — разве лишь в той мере, в какой каждый человек (мы надеемся) хоть немного оригинален. В то время как многие наши современники всю жизнь занимаются тем, что заново устанавливают свой неправильно смонтированный в молодости внутренний компас, Хаслер быстро и основательно разделался с этим сразу же по окончании войны, но после этой операции у него остался один очень заметный шрам: его речь изобиловала церковными метафорами. К тому же он был не женат. В остальном же в нем не было ничего заслуживающего порицания. И если он иной раз ночью ковылял по пустынным улицам нового района к вокзалу, чтобы там в ресторане скоротать время с людьми, которые, как и он, разжижали алкоголем тягучие ночи, то это объяснялось исключительно тем, что пить водку он не любил в одиночестве. Кроме всего, он ведал в районном совете культурой и был, таким образом, непосредственным начальством Карла. Но он мало сидел на месте, всегда был в пути, любил беспокойство и бодрствование предпочитал бесчувствию сна, который мстил за себя тем, что не приходил и тогда, когда его звали, а если и приходил, то через час-два снова откланивался, вынуждая таким образом Хаслера вставать и работать или бодрствовать лежа и размышлять — как, например, сегодня — о собрании, которое он перебирал фразу за фразой, будто читал протокол. При этом он прежде всего старался найти побудительные причины высказанных мнений, иными словами, искал отцов внебрачных плодов мысли, но его поиски редко увенчивались успехом, разве что дело касалось его самого. А так как эти раздумья не смыл даже утренний кофе, ему захотелось немедленно добиться ясности, то есть поехать к Карлу. И вот он сидит в потрепанном стандартном кресле (которое в начале пятидесятых годов, должно быть, считалось красивым) и начинает говорить, не дожидаясь, пока Карл сядет. «Наверняка ты в детстве не прошел такого отличного курса обучения закону божьему, как я, и тебе необходимо объяснить разницу между неполным и полным раскаянием. Первое исходит из страха перед наказанием, из любви к самому себе, второе же из любви к богу, что применительно ко мне должно означать: если я захочу взять обратно или смягчить мои вчерашние слова о Бродер из опасения, что их несправедливость раскроется и я опозорюсь, то это раскаяние не полное, если же я сожалею о них из чувства справедливости, то это раскаяние полное. Клянусь тебе, верно последнее, а посему отпущение грехов мне обеспечено. Хотя бы из-за того, что вчера вечером я не сказал ни слова неправды. Недостатки, в которых я ее упрекал, у нее действительно есть, но они менее значительны, чем я изобразил. Теперь я понимаю, что раздул мелочи, но, облегчив раскаянием совесть, я познал причину моей ошибки, или, лучше сказать, пучину, в которую дал себя увлечь. Здесь опять обнаруживается, как мало пригодны мы для того, чтобы решать судьбы других людей, вмешиваться в чужую жизнь, играть роль провидения, другими словами — быть руководителями. Действительное право на это имел бы только бог, если б он существовал, ибо только он мог бы быть достаточно мудр и справедлив. А мы не можем быть таковыми хотя бы уже потому, что мы не бесполы, как Несуществующий, потому что в нас дремлют инстинкты, которые, внезапно пробуждаясь, помрачают разум или, коварно подкрадываясь, путают мысли и толкают на безрассудства. Нарушения такого рода наблюдаются у людей обоих полов, но более тяжелые последствия вызывают у пола мужского, поскольку он, несмотря на законы равноправия, все еще является господствующим. Женщины-министры, руководители в экономике, начальники предприятий все еще редкие исключения, лишь подтверждающие правила; везде и всюду — от ООН до супружеского ложа — все еще господствуют мужчины, и пока не установлено, в какой степени на их решения влияет половой инстинкт. Вот пример, свидетельствующий о том, как все это сложно: начальник отдела X, который настолько любит и людей, и весь мир, и самого себя, что хочет всё и вся сделать совершеннее, старается сыграть ненавистную, но необходимую роль провидения как можно более мудро и справедливо, и, в особенности когда речь идет о женщинах, он всячески стремится уберечься от вредного влияния собственных эмоций. Он весьма справный мужчина, и что-то в нем так или иначе вызывает каждая женщина, каковой является любая партийная или беспартийная сотрудница. Поэтому он возводит для себя в непреложный принцип: во-первых, не прикасаться ни к одной женщине, с которой он имеет дело по работе, и, во-вторых, опознать и исключить всякое обусловленное половым инстинктом суждение. И когда однажды ему приходится принять участие в судьбе некой, по всей видимости тоже весьма справной, женщины Y, он говорит себе: „Милый X, то, что тебе нравится в этой девице, к делу не относится!“ Он напрягает весь свой критический ум, говорит о ней только дурное и гордится этим, пока как-то раз бессонной ночью ему не становится ясно, что из боязни принять неверное решение он принял решение более неверное, чем когда бы то ни было». Вот в таком духе, только гораздо длиннее (для отвода притязаний оратора на гонорар его выступление приведено здесь в сокращенном виде), и говорил Хаслер утром в восемь часов в кабинете заведующего библиотекой. Карл сидел за письменным столом и, чтобы не глядеть на Тео, просматривал почту.