Буриданов осел

И Хаслер убедил. Об этом свидетельствует, в-четвертых, принятое решение: «Ко времени зачисления на работу практикантки Бродер назначить нового заведующего библиотекой. Оказать помощь товарищу Эрпу в поисках подходящей для него должности».

Таким образом, Карл одержал двойную победу — над самим собой и над товарищами, но оснований для бурной радости это, конечно, не могло дать.

Точнее говоря, он был потрясен. Хотя его благородство было не просто красивым жестом, он все же надеялся, что его жертву не примут.

Он был опечален, что придется расстаться с плодом своих многолетних трудов, с библиотекой!

А оклад! Да, что там ни говори, а на деле Эрп был наказан, чего, конечно, не поймут люди, всю жизнь мало зарабатывающие, хотя бы фрейлейн Бродер, никогда еще не имевшая сберегательной книжки и вращавшаяся главным образом среди людей, которым сумма, вырученная Эрпом, продай он, скажем, подержанную машину, и во сне не снилась. Соответственно этому она и реагировала вечером, то есть трезво: начала подсчитывать. Ее будущий маленький оклад плюс его будущий маленький оклад составляли вместе больше, нежели его нынешний оклад плюс ее стипендия. В чем же тогда беда? Да в том, что ее будущий маленький оклад и его постоянный большой оклад составляли бы, естественно, значительно большую сумму, но основная беда в ее реакции, заявил Эрп после трагической паузы. Этого она, как призналась, не понимала, ведь они уже много дней говорили о предстоящем собрании, обсудили каждое слово, которое скажет Карл, и хотя у нее были совершенно иные планы, она в конце концов пересилила себя и согласилась с ним, но все время пыталась его убедить, что ему незачем приносить ей жертву, снова и снова уверяла, что для нее самое главное быть с ним вместе, в Берлине или где-нибудь еще (лучше где-нибудь еще), он же одного только боялся, как бы его предложение не отклонили, теперь предложение было принято, чего же он хочет? Ничего, решительно ничего, все хорошо, за исключением ее обескураживающей реакции: он возвращается, весь дрожа от возбуждения, после великой битвы, а она несет что-то о водостоке! Но ведь она хорошо знает, как его раздражают преждевременные расспросы, а за мужество она его уже хвалила — что, ради всего святого, она еще должна делать? Хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь показать, что и ей все это не безразлично, что угодно, только не это равнодушие, не эта холодность! Но ведь это же вовсе не холодность, а трудно дающаяся сдержанность, которой он постоянно требовал. Да, но не в такой ситуации: в конце концов, только что рухнуло дело всей его жизни и он остался ни с чем! Значит, она вдруг стала для него ничем? Какая чепуха! А как же понять это иначе? В том-то и беда, что она не может его понять, вероятно, потому, что несчастье обрушилось на него одного, странно только, что других она, судя по всему, лучше понимала, хотя бы этого идиота-писаку Эбау, например. «Прошу тебя, Карл, прекрати, пока ты еще не все разрушил». — «Господи, это дурацкое воркование голубей сводит меня с ума, и эти белые стены, и эта теснота!»