Буриданов осел

Она была ему плохой женой. Вместо того чтобы оценить вентилирующие функции небольшой семейной ссоры, она обиделась на его нелогичность и ушла — к Шамиссо, к стоящим на якоре у Национальной галереи баржам и обратно к Мендельсону, чью жену Фромет она всегда представляла себе раздающей на десерт изюм, как иные представляют себе вертеровскую Лотту режущей хлеб. Мендельсонам тоже пришлось долго ждать своей свадьбы, но не потому, что Моисей боялся адвоката, а потому, что количество еврейских браков ограничивалось законом и только смерть одних расчищала путь другим. Как же неудачны все исторические параллели, в особенности трагические! Элоизе и Абеляру, Изольде и Тристану, Джульетте и Ромео легко было возвеличить свою страсть, усиливаемую препятствиями. И как мало героического, напротив, в том, чтобы пережить неприятности развода, собрания, тесноту в квартире, перемену места работы (даже если сам понимаешь ее необходимость), сколько мелкого в этом медленном распаде, в этих ничтожных недовольствах, в этих едва заметных колебаниях почвы, которые однажды образуют большую трещину. Сопротивляться этому, пожалуй, трудней. Но справиться нужно и с этим. И все же фрейлейн Бродер, человек как будто хладнокровный, боялась, безмерно боялась, и страх ее был особенно мучительным потому, что нельзя уже было поговорить о нем с Карлом. Эрп воображал, будто принес ей жертву, требовал благодарности и попросту не обращал внимания на то, что она все время противилась его решению, заботясь не столько о нем, сколько о постоянстве их любви, которую тяготы жизни поставили под угрозу. В конце концов, он не был создан ни героем, ни мучеником, его можно любить (женщин, мечтающих о героях, конечно же, значительно больше в книгах, чем в жизни), но — и в этом задача — надо уберечь его от переоценки собственных сил, потому она и предложила — уехать вместе в деревню! И тут снова завертелась карусель. В деревню? Да, этого никто бы им не запретил. Значит, она хочет принести жертву? Нет. Да. Нет. Да. Ни в коем случае! И это действительно не было бы жертвой, давно уже. Она тревожилась только за свою любовь, понимала, что он не сможет долго выдержать подъезд Б, что ее последняя возможность — начать совершенно новую жизнь где-нибудь в другом месте, в новой обстановке, среди других людей, в равных для обоих условиях. Разве она действительно никогда не мечтала о весне в деревне? Разве она действительно когда-нибудь думала, что без Берлина зачахнет? Что ей теперь Берлин! Но что для него Берлин? Эрп дал трезвое объяснение своему поведению: он и после перемены работы может остаться в Берлине, она — нет. Однако что его здесь удерживало? Не библиотека же. Тем более не подъезд Б. Что же тогда?

Иными словами, вместо того чтобы признать за ним мужество и способность к победе над самим собой, она не доверяла ему. И это в момент, когда он доказал, сколько в нем силы, проявил именно то величие, которого ей недоставало в повседневности.

Ничтожное сопротивление общества придало ему силы для героического жеста. Но устоит ли он при обычных обстоятельствах, не наталкиваясь на сопротивление? Страх ее был страхом перед неопределенностью. И вынести его она не могла, разве что ей удалось бы сделать его стимулом к действию. Он пытался увильнуть от какого бы то ни было решения, она шла напролом. Она знала, что поиски счастья всегда связаны с риском, и не боялась его. Ибо она искала необычного, пусть даже не на путях героизма, а в самой что ни на есть повседневности.

Если правда, что величие порождается преодолением препятствий, то наше разумное общество не являет собой почву для историй о великой любви.

Возможно. Но это говорит в пользу общества.

И против Карла.

Само собой разумеется.

23

В этой главе, посвященной концу недели, речь пойдет о весне, о доме, саде, детях, о курах, о хвале лени, о кончиках сигар, Аните, о знакомом, но безымянном полицейском, о звуках фанфар, о неожиданном повороте благодаря конному вестнику короля — хотя, в сущности, речь будет идти только об Эрпе, у которого все это присутствовало в монологах, конечно скачкообразных, слегка хаотических, как то бывает обычно… Проклятье еще только шесть а гнездо воробышка пусто более неподходящего ласкательного прозвища наверно сроду не существовало ведь ничего в ней нет по-воробьиному маленького правда ли что можно определить по рукам а у мужчины по носу чушь какая-то опять спал всего пять часов бессонница превращает в импотента как она надрывается эта типография почему у нее нет хоть одной свободной субботы быть одному тоже не сахар и его больше нет а магазины битком набиты как… Так или в таком роде можно было бы создать иллюзию зеркального отражения, но зачем? Важнее ведь порядок и читабельность. И поэтому глава начинается так: