Бывший вундеркинд. Детство и юность

Мой отец был профессором русского языка в Гарварде, а также ему вменялось оказывать различные услуги тем русским, которые приезжали с визитами. Во время войны русских было много, сначала приезжали с различными важными миссиями и даже по поручению русского правительства, а позднее — это были беженцы, бежавшие от опасностей грядущей революционной бури, а затем и от самой революции. Это были мужчины и женщины самого разного пошиба. Некоторые из них прибывали с очень серьезными миссиями такими, как, например, развертывание закупочной кампании по поручению царского правительства. Некоторые приезжали по личным мотивам, и были еще очень немногочисленные молодые щеголи, которые и посещали наши чаепития, где они пели русские песни, аккомпанируя себе на пианино, и флиртовали направо и налево во всех уголках нашего дома. Даже среди них встречались такие, у кого были серьезные задатки для того, чтобы хорошо устроиться на новой земле; но были среди них и такие, кто был также мало привязан к жизни, как пена к пиву. В течение некоторого времени мать и отец находили особое удовольствие, выступая в роли гостеприимных хозяев для этой группы аристократов, и они, к моему сильному неудовольствию, бывало сравнивали их учтивость, изысканность и savoir-fair[52]

с моей неуклюжестью; но все время я хорошо сознавал, что наш дом был лишь декорацией для любовного танца этих утонченных душ, и они взирали на нас с крайним равнодушием, если не с презрением. В частности, я знал, что, если бы смог изобразить поведение этих беженцев за сценой, а также их сценическую элегантность, и если бы родители только заподозрили, что я это сделал, меня тут же бы изгнали навеки. Но в конце концов родители сами почувствовали, что в поведении этих экзотических личностей, словно разыгрывающих чеховский вишневый сад, было что-то слегка презрительное в отношении нас, и их визиты стали все реже и реже, пока не прекратились вообще.

С самого начала мой отец был против коммунистов. Частично это было так из-за того, что с Россией он был связан личным знакомством с такими людьми, как Милюков, который был меньшевиком и ассоциировался с потерпевшим поражение режимом Керенского. В идеале отцу следовало бы сохранить свои связи с новой Россией, нравилась ему она или нет, для того, чтобы он смог до конца понять, что же происходило, и смог предупредить правительство Соединенных Штатов, какими новыми опасностями это все грозило. Так или иначе, со времен революции не только научные сотрудники отца отходили все дальше и дальше от России, но нить за нитью рвались и его личные связи с этой страной. Он опубликовал книгу о России и о том, что она собою представляла с американской точки зрения, но она была основана исключительно на тех вымыслах, поток которых был неиссякаем с некоторых пор. Короче говоря, отчуждение, которое отец стал испытывать по отношению к России, повлекло за собой его нежелание выполнять свои прежние обязанности в Гарварде, связанные с приезжающими русскими, и я не сомневаюсь, что его отказ от дальнейших исследований славянских языков был одной из причин, в силу которой Лоуэлл спустя несколько лет безучастно отнесся к просьбе отца разрешить ему продолжить работу в Гарварде после того, как он достиг пенсионного возраста.

Общественное мнение все больше оказывалось на стороне Тройственного согласия, и все говорило о том, что нам надо было вступать в войну. Во время второго семестра была создана организация для обучения офицерского состава, известная как Гарвардский Полк (Harvard Regiment), в которую я вступил незамедлительно. Глубокой зимой мы с трудом тащились по снегу в тонкой летней униформе до бейсбольной клетки на солдатском поле, где нас посвящали в члены Школы солдата и Школы новобранцев. Когда пришла весна, мы продолжали наши занятия на открытом воздухе позади гарвардского стадиона и провели несколько тренировочных походов и маршей. Мы также маршем добрались до государственного хранилища ружей в Уэйкфилде, где упражнялись в искусстве стрельбы из мушкетов в течение нескольких дней. Несмотря на свое плохое зрение, я один раз в своей жизни показал результат, достойный снайпера. Это не было включено в список моих заслуг, скорее это была заслуга моего инструктора, мистера Фуллера, бостонского брокера.