Campo santo

В фотографических образах особенно трогает странная потусторонность, которую они порой нам навевают. Кафка, как показывают многие дневниковые записи, умел подмечать такие образы в реальности и фиксировать их в моментальных снимках, сделанных его столь чувствительным, сколь и холодным как лед взглядом. В госпоже Чиссик, еврейке-актрисе, он однажды особо отметил «разделенные на две волны, освещенные газовым светом волосы», а чуть дальше в этом портретном описании он говорит о ее лице: «Я ненавижу, когда пудрятся, но если этот белый цвет, этот низко над кожей витающий налет мутноватого молочно-белого цвета нанесен пудрой, то пускай все пудрятся»[80]

. К пассажам вроде упомянутого и к многим другим местам, где бесконечно неприступный и все же изнывающий от вожделения наблюдатель форменным образом погружается в отдельные, крайне изолированные аспекты недостижимой для него телесности, например в «болезненную белизну выреза блузки», – к такого рода, так сказать, незаконным снимкам можно присовокупить догадку, что своим эротическим излучением они обязаны близости к смерти. Как раз оттого, что смотреть на людей таким беспощадным взглядом воспрещено, человек поневоле смотрит снова и снова. Всеразоблачающий, всепроникающий взгляд принужден к повтору. Постоянно хочет удостовериться, вправду ли видел то или это. И остается лишь чистое смотрение, одержимость, где реальное время упразднено и, как иной раз во сне, на одном уровне являются умершие, живые и еще не рожденные. Когда зимой 1911 года Кафка в деловой поездке посещает «Кайзеровскую панораму» во Фридланде и через окуляр заглядывает в глубь искусственного пространства, он видит город Верону с людьми, которые «как восковые куклы, подошвами закреплены на мостовой». Два года спустя, гуляя по тем же переулкам, он будет чувствовать себя, пожалуй, столь же далеким от всего живого, как те куклы, каких он видел во Фридланде. Это странное ощущение физического отсутствия, вызванное, если можно так выразиться, гипертрофированным взглядом, есть глубочайшая тайна профанной метафизики. Характерно, что и клиенты, выходящие на улицу из сумерек пип-шоу, всегда вынуждены делать над собой небольшое усилие, чтобы обуздать тело, отказавшее в подчинении из-за долгого смотрения.

Замечания, какие Кафка делал о фотографии, позволяют заключить, что в глубине души ему было не по себе от этого способа отображения жизни. Например, Фридрих Тибергер вспоминает, как однажды он, с неуклюжим фотоувеличителем под мышкой, встретил на улице Кафку. «Вы фотографируете? – с удивлением спросил Кафка и добавил: – Вообще это несколько жутковато». А затем, после короткой паузы, обронил: «А вы еще и увеличиваете!» В произведениях Кафки повсюду опять-таки обнаруживаются знаки того, что он испытывал безотчетный страх перед мутациями человечества, которые грядут с началом эпохи технического воспроизводства и, как он предвидел, положат конец созданному буржуазной культурой автономному индивиду. Ведь по ходу действия право изначально слабых героев его новелл и романов на свободное передвижение все больше ограничивается, меж тем как, с другой стороны, там со всеми удобствами располагаются уже вызванные к жизни непостижимым законом серийности персонажи вроде эмиссаров суда, двух идиотских помощников и троих квартирантов из «Превращения», исполнительные органы и чины, чья чисто функциональная, аморальная сущность, очевидно, лучше подходит к новым условиям. Если в эпоху романтизма, когда впервые зашевелился страх перед механизмами, двойник еще был призрачным исключительным явлением, то сейчас он везде и всюду. В конечном счете техника фотографического изображения целиком зиждется на принципе совершенно точного удвоения или же потенциально бесконечного умножения. Достаточно было взять в руки одну из стереоскопических карточек, и все представало взгляду уже дважды. А поскольку изображение сохранялось и когда изображенное давным-давно исчезло, то напрашивалось недоброе предчувствие, что изображенному – людям и природе – свойственна меньшая аутентичность, нежели копии, что копия выхолащивает оригинал, точно так же как, по рассказам, встретивший своего двойника чувствует себя уничтоженным.