Чада, домочадцы и исчадия

— Илья, а можно узнать подробнее, что за договор был между тобой и прошлой Премудрой?

Я-то надеялась, что сумею разобраться и закрыть его как-то иначе, а что подумал этот — бог знает, но только взглядом меня чуть насквозь не прожог.

Ложки стучали, еда на столе убывала — тем для разговора не придумывалось.

Молчание ощущалось гнетущим.

И уже к самому концу трапезы я рискнула намекнуть:

— Илья… Ничего страшного не случится, если ты будешь колоть дрова ме-е-едленно…

Если в прошлый раз он во мне только дыру чуть не прожег, то в этот — едва взглядом не убил.

В общем, я зареклась пытаться причинить добро ближнему, а когда Илья торопливо вышел из-за стола под мое мысленное “Ну и катись!”, Гостемил Искрыч материализовался рядом со мной и тихонько пояснил:

— Не сможет он твой, матушка, приказ медленно выполнять. Договор ему лениться не даст!

Я помолчала, вдыхая и выдыхая. К Премудрой покойнице претензий было всё больше.

Ладно. Ладно!

В конце концов, она не единственная ведьма в этом мире. И я сменила тему на более для меня актуальную:

— Гостемил Искрыч, миленький! Ну подумай, как бы мне сундук зачарованный открыть? Очень надо! Ну… хоть маленькую подсказочку? Крохотный советик!

— Так как же я тебе подскажу да посоветую, если мне самому к тому сундуку ходу нет? Так что тут уж ты сама вспоминай, как открывала!

— Я — открывала?!

Мы с домовым уставились друг на друга, хлопая глазами, как две совы, он — сова помельче и покоренастее, а я — повыше и поглупее.

— Так ведь, матушка, — медленно сказал Гостемил Искрыч, явно осторожно подбирая слова. — Кладенец-то Илюшкин в том самом сундуке и лежал. И вовек бы мне его не достать, ежели бы ты, хозяйка, сундук не отворила...

Наверх я поднималась очень, очень быстро.

Но воодушевление, вызванное вестью, что колдовской ящик мне все же подчиняется, давно прошло: я убедилась, что подчиняется-то подчиняется, но вот только как-то очень уж выборочно.

Я остервенело воевала с замком в проклятом сундуке, Гостемил Искрыч возился внизу, у печи, что-то при этом напевая, Илья методично стучал топором где-то за избой, у бани. Все были при деле.

Вот тогда-то и раздался стук в ворота.

Если честно, у меня на этот звук уже выработалось что-то вроде аллергии — я от него непроизвольно покрывалась желанием переехать в лес поглубже.

Гость стоял подняв лицо вверх и смотрел прямо в глаза ближайшему черепу:

— Дозволишь войти, Премудрая?

Импозантный мужчина — седой, соль с перцем, в странном черном костюме и с короной.

Калитку я отворяла с опаской. Все же сам Кащей!

Открыла, и не торопясь впускать гостя, уточнила:

— Здравствуйте! Вы ко мне?

Он оглянулся. Потом взглянул на меня, оглянулся еще раз. Нахмурился:

— Кто — “мы”?

Я смутилась:

— Вы. Царь Кащей!

Он свел брови:

— Я — Кащей. Но я здесь один.

Почувствуй себя дура-дурой, называется. Тему я развивать не стала:

— Понятно. Проходите… Проходи, — спохватилась и добавила, — гость дорогой.

Я все понимаю, различие культурной традиции, но... тыкать именно этому фольклорному персонажу у меня язык не поворачивался и все фибры души упирались.

Илья выскочил из-за избы уже на четырех лапах. В драку не полез, но напрягся всем телом, готовой к броску стойкой и цепким взглядом намекая гостю, чтобы тот не дурил.

Тот и не стал, только посмотрел на пса, и тут же взгляд отвел. Только выражение, мелькнувшее на лице, отдавало досадой — а точнее я не разобрала.

Торопясь развести условных противников по углам, я повела гостя к крыльцу, благодарно кивнув Илье:

— Спасибо, можешь возвращаться к заданию.

Тот посверлил нас взглядом, упрямо склонив голову, но все же исчез за избой. А Кащей нахмурился:

— Не стоит. Не отсылай пса, Премудрая, особенно если он беспокоится. Он тут дольше твоего живет, кто чем дышит, лучше ведает. А ежели беспокоится — значит, есть причины.

Я испытывающе взглянула на Кащея:

— А если в горло вцепится?

Потому что вот не понравилось мне, ни поза Ильи, ни его взгляд.

Я не слишком-то хорошо разбираюсь в собаках, но если бы чужой пес сделал такую стойку на меня, я бы предельно вежливо попросила хозяев собачку взять на поводок. И постаралась бы при этом не делать резких движений.

— Тогда и тем более — есть причины.

Вот завидую я такой невозмутимости и простоте взглядов!

Мы тем временем дошли до крыльца, я поднялась на первую ступеньку — и остановилась растеряно.

А… дальше что?

— Как мне к вам… к тебе обращаться?

Мужчина чуть усмехнулся:

— Да Кащеем и зови. А не можешь, — добавил он, не дав мне запротестовать вслух, — Так дядькой Кащеем.

Любопытство полыхнуло во мне, прожгло себе маленькую дырочку и вырвалось наружу со свистом. Вернее, с вопросом:

— А вы с прошлой Премудрой и правда родственники?

Спросила — и смутилась, когда Кащей, запрокинув голову, рассмеялся.

Смех удивительно изменил его лицо, сделав его человечнее и куда менее суровым — обманчивое, я полагаю, впечатление.

— Нет, Премудрая, — отсмеявшись, пояснил он. — Мы с твоей предшественницей родственниками не были. Соседями — да, соратниками... А “дядька” — это не только про родство, это, в первый черед, про старшинство. Про уважение.