Чада, домочадцы и исчадия

Может, и стоило смолчать, дать девице на своей шкуре это понять — на своей шкуре-то оно доходчивей, да только… и ее жалко было, и лес.

Который день его, бедолажный, от тоски хранительницы колобродило.

— А преемницу вырастить сможешь, только если сама выучишься. Вот и выходит, красна девица, что хоть так, хоть эдак, а путь тебе один — учиться.

— Я из другого мира! Я не понимаю вас, а вы меня! У нас разная этика, разная мораль! Я хочу назад свою жизнь! Я не хочу — вот так! Учиться… Учиться! — голос ее становился всё выше, громче, звенел, пробирал до костей, до глубины души (которой у Кащея, конечно же, не было).

— Я домой хочу! Я хочу домой, брату, к подругам, электроплите и к теплой воде из крана, а не из колодца!

Злость Премудрой хлестала наотмашь пощечинами ветра, воздух стал тяжелым, лег грузом на плечи. Давил, мешая дышать. Кащей с усилием потянул его в грудь, вдохом раздвигая тиски, чуя, как противится он дыханию… А главное, темнело, темнело небо, собиралась над Премудрым урочищем воронка, готовая пойти по землям голодным чудовищем.

И ведь не переймешь у нее власть над вихрем — в её-то землях, в средоточии ее силы! Да и как бы худа не вышло, ежели даже и попробовать. Почует, что силу тянут, подумает скверное — и готово, корона во дворце, уши на острове Буяне.

А ежели вот так?

По-прежнему не пытаясь высвободиться или колдовать, пядь за пядью царь Кащей поднимал руки — через сопротивление воздуха, что надумал стать камнем. Медленно, неспешно, чтобы не спугнуть...

— Тише, чадо, тише, — приговаривал царь Кошей, обнимая чужую дочь и похлопывая её по спине. — Не гневись, всё как-то, да сложится. Ну что ты, что ты… Хочешь, я завтра Горыныча к тебе знакомиться приведу? Коль поладите со старым хрычом — глядишь, он тебя над лесом покатает… А еще Булат твой, поди, застоялся-то в стойле — погоняла бы его под седлом, и ему радость, и тебе развеяться… Тише, чадушко непутевое, тише. Это, конечно, горе — но это еще не беда…

Старый черный колдун (не знаю, какое у него колдовство, а вот чувство юмора — точно черное, как открытый космос), успокаивающе похлопывал меня по спинке, покачивая, как разоравшегося младенчика.

“Младенчик” таращился в небо, пытаясь соотнести себя, и такое… такую… такое… вот это.

Масштабы упорно не совпадали.

— Вот так, — приговаривал царь Кащей, специальным тоном, который приберегают для детей, собак и психов. — Вот так, верно. Отпусти его, не питай… Чуешь, как расплетается?

Ничегошеньки я не чуяла. Вот абсолютно!

Но тучи действительно расходились, небо светлело, но главное — распалась воронка формирующегося смерча.

Это что, всё я?..

— Ты что же, не замечала, девица, как от твоего настрою погода меняется?

Может, он все же читает мысли? Хотя в сказках такого не было — ни один Иван-дурак ничего подобного не заподозрил...

— Да я здесь третий день всего! Откуда мне знать — может, у вас всегда здесь погода такая дурацкая, что меняется по пять раз на день!