Чада, домочадцы и исчадия

Ах ты ж су… сугубо нехороший персонаж женского пола!

Это я сейчас про соседушку свою драгоценную, Властимиру, чтоб её, Распрекрасную.

Потому что, ну не врал Иван сейчас! Я чем угодно в этом поручиться могла!

Ладно. Ладно — с добрососедскими отношениями мы разберемся позже. И я не гарантирую, что весь шиповник Прекрасных после этого останется цел и невредим. Сейчас же разберемся с более насущными проблемами.

— И как, много ли силы от этих чар Василисе прибудет?

Молчание. И хмурое:

— Да сколько жизни — столько и сил…

Здорово. Прекрасно. И выходит, что я, дура Премудрая, рыжую стервищу еще и своею силой подкормила. Не только своей — но и урочища.

Мо-ло-дец.

Умница!

— Как это колдовство разорвать?

— Проще всего — убив колдуна, — мрачно подтвердил мои нехорошие предположения Иван. — Ты не гневайся, Премудрая, только… Зачем спрашиваешь заново? Я ведь, пусть и не всё, но самое главное, про чары разменные и про то, как детей спасти, помощнику твоему уже рассказал!

Я медленно поднялась на ноги, глядя на Ивана в упор.

“Мать-мать-мать!” — кучеряво заметалось по-над лесом эхо вырвавшегося у меня гнева на одного дурака и страха за другого.

— Ах ты ж… сказочник хренов! Что ж ты сразу с этого не начал?!

Илья!

Я метнулась к конюшне — вспомнила о важном, крутнулась на пятках так, что у многострадальных моих кроссовок только чудом подошва не отвалилась. В избу ринулась, словно штурмом ее брала.

Рыскнула взглядом по комнате, и, бросив в сторону печи “Гостемил Искрыч седлай Булата!”, плеснула в воздух водой из кувшина.

Чары сплелись легко, как никогда, вот только радоваться этому мне было некогда.

— Настасья! Илья Василису воевать пошел!

За гладью водяного зеркала охнуло, стукнуло, но мне уже было не до того. Бросив чары и наплевав на растекшуюся по полу лужу, я уже неслась назад, во двор.

Булат, оседланный и взнузданный, ждал у ворот, грыз удила, рыл копытом землю нетерпеливо.

Как в седле оказалась — сама не поняла. Всегда-то мне для этого помощь требовалась, а тут, гляди-ка, нужда пришла — и в одиночку справилась.

Ворота выпустили нас и захлопнулись за спиной. Я было, встрепенулась, что пленнику не сказала, как быть — но махнула рукой и на это.

Что мне до него, в самом-то деле? Если умный — сидеть будет ровно и куда не надо, не полезет. Если же и впрямь Иван-дурак… что ж, значит, судьба его такая.

— Нам туда, Булат.

Я махнула рукой куда-то на северо-восток, потянувшись к незримой нити, что соединяла меня и укутавшие Илью чары.

Волшебный конь тряхнул черной челкой, уточнил, примериваясь:

— Далеко ли?

— Не знаю, Булатик, — мрачно отозвалась я.

То есть, я знала, точно чувствовала, где та часть моей силы, что осталась с Ильей! Но… измерить это расстояние во внятных единицах — не могла.

— Понятно. Тогда держись, Премудрая — пойдем тихим ходом!

И только я открыла рот вякнуть “Мне бы побыстрее надо!”, как он тряхнул гривой, копнул землю громадным копытом — и ветер забил мне несказанные слова куда-то в желудок. Булат сорвался с места без оглядки на дорогу, что уводила в сторону, к Малым Елям, строго, как по нитке, выдерживая указанное мной направление.

Лес приблизился, заставив сердце мое обвалиться куда-то в кроссовки, а потом вдруг подался в стороны. Словно скатерть смятую кто-то потянул за края — и от этого разошлись складки ткани.

“Спасибо” — послала я благодарность, не зная кому.

Впрочем, зная: урочищу. Лесу Премудрых.

Воздух гудел в ушах, лес размазывался в слитную полосу, а земля дрожала под железными копытами — богатырский конь спешил исполнить хозяйскую волю, и с пути не сворачивал, буреломы на пути перепрыгивал, овраги перескакивал…

А на широкой поляне — встал, как вкопанный: там, на лесном разнотравье, отыскались вдруг богатыри, княжеская рать: кто вповалку лежал, кто раны побратимам перевязывал, а над Ильей, лежащим в круге выгоревшей травы, склонилась Настасья. Стояла на коленях, не жалея шитья богатого платья, и колдовала, полузакрыв глаза, а Илья дышал хрипло, надсадно, и грудь его вздымалась рвано, и волосы завивались влажными кольцами, липли к лицу…

Я соскочила с седла, сползла по конскому боку, и покачнулась, ступив на землю, чуть не упала. От бешеной скачки, пусть и недолгой, ноги не стали ватными — а может, не от скачки, а из-за открывшейся картины.

Первым моим чувством стало облегчение: жив! Живой!

Вторым — тоже оно: не один-таки пошел на ведьму, слава богам, если они здесь есть и всему сущему!

А уже затем накрыло страхом за Илью, да таким, что, кажется, не только ноги ослабли — а и руки задрожали, и голос отнялся…

Подходить к Искуснице побоялась. Помочь не помогу, а не хватало еще помешать!

Лучше уж полезным чем займусь. СОбралась, взяла себя в руки, и, повертев головой, нашла Ивана-воеводу. Тот сидел под деревом и выглядел немногим краше Ильи: бледный, лицо в испарине, дышит надсадно, а у самого доспех посечен и правую руку баюкает бережно.

Вот к нему-то я и подсела.