Однако она действовала отдельно и пыталась проникнуть в замок, пока Чайка и Давид заняты чемпионатом.
И сейчас… ее в комнате не видно.
Прошел уже целый день, но она не вернулась. Разведка в замке должна была завершиться давным-давно.
— А ведь я говорил ей не перебарщивать…
Пусть Давид с Сельмой и старались сдерживаться рядом с Чайкой, они — выросшие в одной деревне друзья и любовники. Вряд ли Давид спокойно переносит исчезновение Сельмы.
— Ну, ты ее знаешь. Что бы ни случилось, она придумает, как выпутаться и… — Давид умолк. — …
Он нахмурился, пересиливая до сих пор не утихнувшую боль, приподнялся и потянулся к копью, стоявшему рядом с кроватью.
И, когда пальцы уже коснулись кажущегося родным оружия…
— Перестань. Я вам зла не желаю, — сказал Тору, входя в их комнату.
Следом, не отставая, вошла и Фредерика, его напарница.
— … — Чайка прикусила губу.
Тору увидел ее в не лучшем свете.
А ведь она так громко заявляла о том, что непременно заберет некогда переданные останки… да и вообще все останки, что есть у него. Но какое там сражаться — сейчас она может убить себя, неосторожно повернувшись на постели.
Что это, если не унижение?
Однако…
— Тебя же арестовали диверсанты за то, что ты помешал нашей битве, — произнес Давид, продолжая хмуриться.
И действительно, Тору вмешался в бой красной Чайки, кинув на арену нож.
— В общем, пока мне сказали не выходить из казармы. Потом сообщат, что со мной будет, — ответил Тору, на мгновение скашивая взгляд назад.
Он намекал, что поблизости стражник.
— Ну и славно. И? Зачем пришел? — Давид ухмыльнулся. — Явно ведь не затем, чтобы над нами поглумиться?
— …Чайка, — Тору не стал отвечать ему. — Я хочу кое о чем спросить.
— ...Что?
Чайка приподнялась, корчась от боли.
И голос, и выражение лица диверсанта указывали, что он пришел узнать нечто очень важное.
Но...
— Тебе правда так сильно нужны останки?
— ...Э?
Вопрос оказался столь неожиданным, что Чайка застыла с вытаращенными глазами.
Тору окинул ее на удивление спокойным взглядом и продолжил:
— Ты была в шаге, нет, в полушаге от смерти, понимаешь?
— …
— И его чуть с собой не забрала, — Тору указал на Давида большим пальцем. — То есть я понимаю, что наемники, как и диверсанты, торгуют собственной жизнью, но…
Он вздохнул и прислонился к стене.
— Ты так сильно хочешь останки, что готова умереть за них? Ты правда так думаешь? Не знаю, хоронить ты их собралась или наследовать престол Империи, но ты действительно настолько не представляешь своего будущего без останков, что идешь на смерть?
— …
Чайка моргнула и попыталась ответить… но в голову не пришло ни единого слова.
Казалось, ее спросили о чем-то, в чем она никогда не сомневалась. Задать такой вопрос — сродни тому, что спросить: «Ты точно Чайка?»
— Умом я понимаю — ты обижена на смерть отца. Ты хочешь отомстить, покарать не одного человека, но десятки, сотни, а то и тысячи. Стоит ли рисковать жизнью ради того, чтобы отвести душу? Ты правда сама так думаешь, сама того желаешь?
— Тору… — Чайка невольно сомкнула веки. — Что ты задумал?
— … — тот пожал плечами и промолчал.
Но…
— Я!..
Чайка собралась было опровергнуть все его слова, но в очередной раз осознала, что не может предоставить никаких оснований.
У нее нет части воспоминаний.
Образ императора и окруживших его героев в день падения Империи сохранился лишь в виде силуэтов.
Затем воспоминания обрываются, а во время следующего она уже стоит в маленьком сарае, полном трупов, и сжимает змеиный клинок. Сколько прошло времени — неясно, но явно не меньше года.
Воспоминания «до» и «после» разительно отличаются.
Они и сейчас не могут соединиться друг с другом.
Они словно принадлежат разным людям…
— Я…
Она хотела отомстить всем, кто убил и бросил отца.
Просто потому, что так любила его. Она полагала, что хочет расквитаться с обидчиками любимого человека. Казалось бы, простая и понятная причина.
Но… почему же она так любит отца?
Есть ли у нее конкретные причины любить его? Потому что воспитал? Потому что в них течет одна кровь? Тогда почему не мать? Почему не няньки? Почему Чайка никогда о них не думает? Если предположить, что девушка их не любит… то как так получилось, что лишь ради отца она готова жертвовать жизнью?
Почти все ее воспоминания об нем мутные и расплывчатые.
Сколько бы она ни вспоминала, в них не было ничего, что действительно брало бы за душу.
И наоборот, то время, что она провела с Давидом и Сельмой, она ценила и чувствовала гораздо сильнее. Раны Давида, исчезновение Сельмы — и та, и другая боль терзала Чайку совершенно отчетливо.
В отличие от…
— …
Чайка боялась, что земля уходит у нее из-под ног.
Страх возникал из сомнения.
«Я — такой человек».
«Я поступаю правильно».
Может, она просто всегда убеждала себя в этом, опираясь на невнятные, ничем не подкрепленные воспоминания?
И вообще, почему Чаек так много?
Действительно ли она — Чайка Газ?
— Я!..
— Ну ты негодяй. Я-то думал, ты пришел нас проведать, а тебе, оказывается, нашу принцессу помучить захотелось? — лениво возмутился Давид.
Юный диверсант вздохнул и покачал головой.
— Нет. Ты не прав. Я на самом деле… хотел узнать. Прости, если задел.