Чайковский

Вог при­чи­на кри­ка "та­та­ры йдут!", ес­ли вы ког­да-ни­будь его ус­лы­ши­те те­перь на сте­пях Ма­ло­рос­сии.

А в ста­ри­ну та­кое яв­ле­ние предс­тав­ля­ло поч­ти каж­дое се­ло от зло­ве­ще­го кри­ка та­та­ры, идут, и Луб­ны очень бы­ли по­хо­жи на пе­ре­пу­ган­ный му­ра­вей­ник Весть о близ­ком на­бе­ге та­тар быст­ро раз­нес­лась по го­ро­ду кто чис­тил ору­жие, кто де­лал пат­ро­ны, кто на­та­чи­вал саб­лю, кто сно­сил доб­ро в цер­ковь. А в церк­вах свя­щен­ни­ки в пол­ном обла­чении слу­жи­ли мо­леб­ны, тол­пы жен­щин, упав на ко­лени на цер­ков­ный по­мост, гром­ко мо­ли­лись и пла­ка­ли, по­рою за­ходил ту­да ка­зак, клал зем­ной пок­лон, ста­вил свеч­ку пе­ред об­ра­зом спа­си­те­ля и пос­пеш­но вы­хо­дил за­няться своим­и ра­бо­та­ми. Гон­цы ска­ка­ли в ок­рест­ные се­ла, из сел шли тол­пы на­ро­да за­щи­щать и пря­таться в кре­пость, шли жен­щи­ны, не­ся на ру­ках груд­ных де­тей, гна­ли скот, гром­ко шу­мел на­род, ба­бы кри­ча­ли, де­ти пла­ка­ли, скот уны­ло ре­вел, бес­смыс­лен­но пос­мат­ри­вая на незнакомы­е ули­цы и до­мы На Касьяна смот­рел на­род с ка­ким то осо­бен­ным ува­же­ни­ем, как на за­по­рож­ца, да еще быв­ше­го вче­ра в схват­ке с крым­ца­ми Пол­ков­ник на ко­не бесп­рес­тан­но ска­кал по ули­цам, за ним Гер­цик и Касьян. На ва­лу за­ря­ди­ли пуш­ки; пос­та­ви­ли сто­ро­же­вых, гар­ма­ши [28] сидел­и на ла­фе­тах, к во­ро­там на­вез­ли бре­вен и кам­ней, чтоб на ночь за­ва­лить их, на ва­лу в осо­бен­ных зем­ля­ные пе­чах по­ставили кот­лы, на­пол­ни­ли их смо­лою и пост­ным мас­лом, под­ло­жи­ли под них дров и су­хо­го трост­ни­ка, чтоб в слу­чае нуж­ды ми­гом вски­пя­тить их и об­да­вать с ва­лу крым­цев. К ве­че­ру все бы­ло го­то­во; за­ва­ли­ли во­ро­та кре­пос­ти, разлож­или на ва­лу сто­ро­же­вые ог­ни, и пол­ков­ник, измуч­енный днев­ны­ми тру­да­ми, по­шел на ми­ну­ту от­дох­нуть, при­ка­зав Гер­ци­ку не спать до по­лу­но­чи, а с по­лу­но­чи раз­будить се­бя. Гер­цик увел Касьяна в свою ком­на­ту, хоть ста­рую, мрач­ную и с же­лез­ны­ми ре­шет­ка­ми, но яр­ко освещ­енную ог­нем, пы­лав­шим в печ­ке, там жа­ри­лась баран­ина и в кув­ши­не ва­ри­лась вкус­ная ва­ре­ну­ха.

Приятно бы­ло ста­ро­му Касьяну от­дох­нуть, и понежить­ся­, и по­есть, и подк­ре­пить си­лы ва­ре­ну­хой пос­ле тяж­кой ез­ды, доб­ро­вольно­го пос­та, двух бес­сон­ных но­чей и двух дней, про­ве­ден­ных в тре­во­ге.

Касьян хоть был за­по­ро­жец и лет двад­цать-трид­цать на­зад проп­ля­сал бы еще и эту ночь, од­на­ко ле­та взя­ли свое: пос­ле кус­ка жир­ной ба­ра­ни­ны и нес­кольких ча­рок теп­лой ва­ре­ну­хи на не­го наш­ла лень, ис­то­ма, ру­ка в пле­че заболе­ла­, но­ги ста­ли буд­то не свои, гла­за по­ми­нут­но сли­пались, и, на­ко­нец, он, скло­нясь на лав­ку, зах­ра­пел молод­ецким сном.

V

"Бач, чор­тя­ка! Бач, пад­лю­ка,

Як умуд­ро­вав­ся!

Се вже, бач, нi­мецька шту­ка!" -

Твардовський оз­вав­ся.

Гулак-Артемовський

Зажурилася Хмельницько­го сi­дая го­ло­ва,

Що при йо­му нi сот­ни­кiв, нi пол­ков­ни­кiв не­ма.

Час при­хо­дить уми­ра­ти,

Нiкому по­ра­ди да­ти.

Народная ма­ло­рос­сий­ская ду­ма

Рассветало. Прос­нул­ся Касьян, по­тя­нул­ся, зев­нул и, по­смотря на ок­но, про­вор­чал: "Стар стал Касьян! Не­за­мет­но прос­пал до ут­ра". В раз­би­тое ок­но, че­рез ре­шет­ку, ве­яло ут­рен­нею све­жестью; где-то не­да­ле­ко слы­шен был шо­рох, буд­то от хо­дя­ще­го че­ло­ве­ка. Касьян по­до­шел к ок­ну; за ок­ном уз­кий дво­рик, ого­ро­жен­ный вы­со­кой сте­ной; на дво­ри­ке ни­ко­го не бы­ло, только во­ро­бей, си­дя на вет­ке ка­кого-то су­хо­го кус­ти­ка, на­ду­вал­ся, еро­шил свои перья и встря­хи­вал­ся. За дверью опять пос­лы­ша­лись ша­ги. Касьян бег­ло взгля­нул по ком­на­те - нет его ору­жия; по­до­шел к две­ри - дверь за­пер­та. Про­тяж­но свист­нул он и ото­шел.