Чайковский

Ой, спит ка­зак под го­рою; саб­ля сбо­куИ муш­кет, и конь па­сет­ся не­да­ле­ко.Пришли лю­ди тем­ной ночью по­ле­гоньку,Обобрали ка­за­ченька по­ти­хоньку:Так пан ве­лел, стар­шой ве­лел, го­во­ри­ли,

И ка­за­ченька в тем­ни­цу зат­во­ри­ли;А тем­ни­цу зам­ком за­пер панс­кий чу­раНа нем платье ка­зац­кое, а на­ту­ра…А на­ту­ра не ка­зачья, не..

- А в со­ло­му!.. Вишь как во­ет! - зак­ри­чал за дверьми стро­гий го­лос. - Что ты, на ули­цу вы­шел?.. На ве­чер­ни­цах?

- Мне го­во­рить зап­ре­ща­ли, а петь не зап­ре­ща­ли, так я и пою со ску­ки.

- Молчи! Петь не зап­ре­ща­ли!.. Раз­го­во­рил­ся; я те­бя про­учу… Он спит?.. Не слыш­но?

- Нет, не спит, уже и пел пес­ни.

- То-то, ты сво­ими кри­ка­ми да во­ем хоть мерт­во­го разбу­дишь… Не дал гос­тю ус­по­ко­иться…

После это­го заг­ре­ме­ли зам­ки, заск­ри­пе­ла дверь, и по­слышались ша­ги под ок­ном Касьяна; ско­ро он уви­дел меж­ду ре­шет­кою ли­цо Гер­ци­ка.

- Здравствуй, дя­дюш­ка! Здравст­вуй ста­рик! - го­во­рил Гер­цик, улы­ба­ясь.

Касьян мол­чал.

- Не сер­дись, храб­рый за­по­ро­жец, не сер­дись, лы­царь; не моя ви­на; ви­дит бог, как я люб­лю те­бя; уже за од­но то лю­блю, что ты дал прис­та­ни­ще мо­ему бед­но­му дру­гу Алек­сею! Что-то он те­перь де­ла­ет…

- Чего те­бе хо­чет­ся? От­вя­жись от ме­ня! - гру­бо ска­зал Ка­сьян.

- Чего мне хо­чет­ся? Ай, бо­же ж мой! Ни­че­го мне не хочет­ся; я всем до­во­лен, по ми­лос­ти пол­ков­ни­ка. Слав­ный чело­век пол­ков­ник, только хит­рый, по­доз­ри­тельный. Це­лый день вче­ра все от­ве­дет ме­ня в сто­ро­ну да и го­во­рит: "Бо­юсь я, Гер­цик, это­го за­по­рож­ца; кто зна­ет, мо­жет, он подо­слан крым­ца­ми, да им и во­ро­та отоп­рет". - "Бог с ва­ми, па­не мой! - го­во­рил я. - Та­кой ли это че­ло­век; да он и ва­шу доч­ку при­бе­рег у се­бя; да он и смот­рит не так". - "Нет, - го­во­рит пол­ков­ник, - мне не ве­рит­ся, чтоб и моя доч­ка бы­ла жи­ва". И все та­кое не­по­доб­ное… да­же хо­тел пы­тать те­бя…

- Меня? - гром­ко ска­зал Касьян. - Пы­тать за­по­рож­ца?

- То-то и есть; а де­лать не­че­го: си­ла со­ло­му ло­мит!.. Вси­лу я уп­ро­сил, чтоб те­бя по­са­ди­ли в тюрьму.

- Вот за это спа­си­бо! Вид­но, что доб­рый че­ло­век.

- Именно доб­рый. Не пу­гай­ся, Касьян, те­бе бу­дет хо­ро­шо: ты бу­дешь и сыт, и пьян; а ког­да про­го­ним та­тар и полков­ник уви­дит, что ты прав, что у те­бя нет с ни­ми ни­чего, вот мы и по­едем все к те­бе на зи­мов­ник. Пол­ков­ник прос­тит доч­ку; она при­едет сю­да с му­жем, и пой­дут пи­ры да весе­лье! Ой, ой, ой! Что за пи­ры бу­дут!.. Не ску­чай, Ка­сьян! Не сер­дись на ме­не, я те­бе доб­ра же­лаю; да как выпус­тят, не го­во­ри пол­ков­ни­ку, что я был у те­бя: он очень подозри­тельный че­ло­век, и мне ху­до бу­дет! Про­щай, Касьян! Не сер­дись на ме­ня, не ску­чай! - и есть, и пить при­не­сут те­бе вво­лю, от­ды­хай пос­ле до­ро­ги.

- А моя саб­ля где?

- Сабля у пол­ков­ни­ка, ви­сит на стен­ке под об­ра­за­ми! В по­че­те твоя саб­ля, доб­рая саб­ля! Нельзя ли мне, по­ша­лить тво­ею саб­лею с та­та­ра­ми? С лы­царс­кою саб­лей и сам ста­нешь слов­но лы­царь.

- И не ду­май!.. - зак­ри­чал Касьян. - До сих пор вер­но слу­жила моя саб­ля, крес­ти­ла го­ло­вы не­вер­ных, не выкроши­валась; не при­туп­ля­лась; до сих пор чу­жая ру­ка не тро­га­ла ее - и не тро­нет; ум­ру - за­ве­щаю по­ло­жить ее в гроб со мною. Ты, мо­жет быть, и доб­рый че­ло­век; бог те­бя зна­ет, что у те­бя на уме, только не тро­гай мо­ей саб­ли, не оби­жай ста­ри­ка, да еще зак­лю­чен­но­го, не ссорься со мною.

- Сохрани ме­ня бо­же, бо­же ме­ня сох­ра­ни! - го­во­рил ухо­дя Гер­цик. - Про­щай, дя­дюш­ка, не сер­дись; я пол­ков­ни­ку пе­ре­дам твою во­лю: доб­рый ка­зак лю­бит саб­лю, как же­ну, больше же­ны, сто раз больше, ты­ся­чу раз… сто ты­сяч…