Чайковский

- Не го­во­ри так, Гер­цик, - груст­но ска­зал пол­ков­ник, - они хрис­ти­анс­кие лы­ца­ри, а хит­ры бы­ва­ют и лю­ты, слов­но вол­ки… Не ду­мал я пе­ре­жить мо­ей Ма­ри­ны; не сдер­жал сло­ва по­кой­ни­це же­не..

- Что с во­за упа­ло, то про­па­ло, па­не мой. Что ж, ес­ли б и ос­та­лась в жи­вых Ма­ри­на?

- Видит бог, я бы от­дал ее за Алек­сея. Я и тог­да хо­тел это сде­лать. да. бог его зна­ет… как… Ну, да что го­во­рить об этом! Высп­ра­ши­вал ты вче­ра за­по­рож­ца о мо­ей доч­ке?

- Целый ве­чер. Да врет не­бы­ли­цы, ста­рая ли­са! Так, гово­рит, приш­ли, да и жи­вут у ме­ня - ви­ди­мо пу­та­ет­ся в ре­чах; он, жи­вя на зи­мов­ни­ке, вер­но, не знал то­го, что вы зна­ете из письма ко­ше­во­го и мо­их слов.. а вы­ду­мал сказ­ку, для больше­го по­че­ту ду­мал, что вы ба­ба - от­то­го, что они всех нас, гет­ман­цев, счи­та­ют ба­ба­ми - и расп­ла­че­тесь при ве­сточке о доч­ке и да­ди­те ему во­лю де­лать что за­хо­чет для крым­цев. Вер­но, по­лу­чил от ха­на не один ду­кат…

- Так, так! Пос­той, со­ба­ка! Уп­рав­люсь я с та­та­ра­ми, я на­учу его, как шу­тить с пол­ков­ни­ком Ива­ном. Что же он те­перь? Ты его ви­дел се­год­ня?

- Видел. Сильно заг­рус­тил, бьется об ре­шет­ки, да­же пла­чет…

- Пускай пла­чет, пус­кай пла­чет, от злос­ти пла­чет! Поню­хал пи­ро­га, да не уда­лось поп­ро­бо­вать… А не ху­до бы и нам пе­ре­ку­сить, Гер­цик.

Начало ве­че­реть. Та­та­ры не­больши­ми куч­ка­ми ста­ли разъезжать по по­лю пе­ред кре­постью; од­на из них, по­больше, подъеха­ла до­вольно близ­ко и ок­ру­жи­ла тру­пы то­варищей; не­ко­то­рые слез­ли с ко­ней; ка­за­лось, хо­те­ли под­нять и увез­ти мерт­вые те­ла. Гар­маш при­лег к пуш­ке, при­ложил фи­тиль - и с кре­пост­но­го ва­ла гря­нул выст­рел: яд­ро по­па­ло пря­мо в ку­чу; как жи­вое се­реб­ро, разбрызну­лись та­та­ры в сто­ро­ны, ос­та­вя на мес­те еще нес­кольких то­ва­ри­щей и две длин­ные пи­ки, вотк­ну­тые в зем­лю, на пи­ках тор­ча­ли только что от­руб­лен­ные ка­зачьи го­ло­вы; кровь стру­илась по длин­ным древ­кам; ве­чер­ний ве­те­рок по­ка­чи­вал их в сто­ро­ны и ве­ял чер­ны­ми чу­ба­ми…

- На ко­ней, хлоп­цы! - ска­зал пол­ков­ник, заск­ре­же­тав от злос­ти зу­ба­ми. - Вот я им! А где Га­дю­ка?

- Готовит ужин для па­на, - от­ве­чал Гер­цик, - да поз­вольте, я по­еду за ва­ми. На что вам Га­дю­ка? Ждать дол­го…

- Пожалуй! Что это у те­бя за пе­рыш­ко на шап­ке?

- Заговор (та­лис­ман) от пули и стре­лы и вся­ко­го ору­жия, - от­ве­чал Гер­цик, вы­ез­жая ря­дом с пол­ков­ни­ком из кре­постных во­рот.

Быстро по­нес­лись ка­за­ки врас­сып­ную на крым­цев, и в ми­ну­ту по все­му по­лю за­вя­за­лась жар­кая схват­ка. Че­ло­век де­сять та­тар ска­ка­ли пря­мо на пол­ков­ни­ка. Пол­ков­ник с Гер­ци­ком ска­кал на них. Ша­гах в двад­ца­ти от крым­цев пол­ков­ник вых­ва­тил из ко­бу­ры пис­то­лет, спус­тил ку­рок - вспыш­ка; дру­гой пис­то­лет то­же не выст­ре­лил; бро­ся и этот на зем­лю, пол­ков­ник под­нял ру­ку, во­ору­жен­ную тя­желою кри­вою саб­лей, свер­кав­шею в воз­ду­хе, как свет­лый рог мо­ло­до­го ме­ся­ца, но в ту ми­ну­ту две стре­лы впи­лись ему в грудь; пол­ков­ник за­ша­тал­ся на сед­ле, опус­тил под­нятую саб­лю, а та­та­ры, схва­тя за по­водье его ло­шадь и ло­шадь Гер­ци­ка, пос­ка­ка­ли в степь. Ка­за­ки бро­си­лись выру­чать сво­его на­чальни­ка; но их бы­ло ма­ло, а крым­цы при­бавлялись с каж­дою ми­ну­той, би­ли ка­за­ков и тес­ни­ли к кре­пос­ти. Вдруг страш­ный вопль ог­ла­сил по­ле: из крепо­сти ска­кал чуд­ный во­ин, на не­осед­лан­ной и невзнузда­няой ди­кой ло­ша­ди; быст­ро ле­тел он, схва­тя ее за гри­ву и по­во­ра­чи­вая жи­лис­тою ру­кою во все сто­ро­ны, слов­но по­водами; го­ло­ва без шап­ки, нест­ри­же­ная, небрит­ая, нечеса­ная, но­ги об­на­же­ны до ко­лен, ру­ки до лок­тей, в пра­вой ру­ке под­нят тя­же­лый то­пор.

- Где вы де­ли, со­ба­ки, мо­его па­на? - страш­но кри­чал он, ри­нув­шись в тол­пу та­тар. - Па­не мой, па­не мой! Здесь я, здесь Га­дю­ка! - кри­чал он, быст­ро опус­кая нап­ра­во и нале­во тя­же­лый то­пор, от ко­то­ро­го, как сно­пы от бу­ри, вали­лись та­та­ры. От­бив ра­не­но­го пол­ков­ни­ка, Га­дю­ка пере­бросил его по­пе­рек ко­ня и пом­чал­ся в кре­пость; но вслед за ним пос­ка­ка­ли и Гер­цик и ка­за­ки, тес­ни­мые со всех сто­рон мно­жест­вом крым­цев. Уже бы­ли они у кре­постных во­рот, не­ся на пле­чах сво­их неп­ри­яте­ля, как с ги­ком уда­ри­ла вбок пи­ря­тинс­кая сот­ня; крым­цы ис­пу­га­лись за­са­ды, сро­бели све­же­го вой­ска и, прес­ле­ду­емые в свою оче­редь казак­ами, ус­ка­ка­ли в степь, при­со­еди­ня­ясь к сво­им обо­зам. Пи­ря­тин­цы, рас­пус­тив со­тен­ные знач­ки, во­шли в кре­пость, при­ветст­ву­емые на­ро­дом. Вмес­то раненого­ полковн­ика, при­нял над кре­постью на­чальство пирят­инский сот­ник.

Настала ночь. На да­ле­кой сте­пи, слов­но звез­доч­ки, за­светились сто­ро­же­вые огоньки та­тар; на кре­пост­ном ва­лу ка­за­ки уд­во­или стра­жу.

В сво­ей опо­чи­вальне, на ши­ро­кой кро­ва­ти, пок­ры­той до по­лу ази­атс­ким ков­ром, ле­жал пол­ков­ник Иван, сильно стра­дая от ран.