Чайковский

Недели две спус­тя, в од­но ут­ро, ста­рый Касьян очень при­леж­но вы­ре­зы­вал из кус­ка су­хо­го ли­по­во­го де­ре­ва сто­ловую лож­ку; Ма­ри­на, си­дя у ок­на, вы­ши­ва­ла цвет­ным шел­ком хуст­ку [32] для му­жа; Чай­ковс­кий, со­би­ра­ясь на охо­ту, по­са­дил на ру­ку уче­но­го яст­ре­ба и при­вя­зы­вал к его ла­пе пог­ре­муш­ку. Вдруг раз­дал­ся конс­кий то­пот; нес­колько ка­за­ков ос­та­но­ви­лись у во­рот зи­мовника и спра­ши­ва­ли хлоп­ца, хо­див­ше­го по дво­ру: Это зи­мов­ник Касьяна?

Касьян вы­шел и ско­ро возв­ра­тил­ся, ве­дя гос­тя, оде­то­го в бо­га­тый на­ряд.

- Алексей, друг мой! - зак­ри­чал гость, бро­са­ясь об­ни­мать Чай­ковс­ко­го.

- Неужели ты, Гер­цик? - ска­зал Алек­сей. - Я вси­лу уз­нал те­бя… па­ном стал..

- Ох, тя­же­ло мне это панст­во! Не го­во­ри об нем, бра­ти­ку! Касьян сви­де­тель, как это слу­чи­лось… Серд­це у ме­ня так и рва­лось к те­бе… Как пос­мот­рю на твой кин­жал да вспо­мню на­ше про­щанье - пом­нишь, на Се­чи, - вот так серд­це и рвет­ся, так и шеп­чет: "Есть у те­бя друг, ты за­был его…" Ви­дит бог, прав­да!

- Постой, Гер­цик, я че­ло­век пря­мой; ска­жи мне, ты знал, ког­да был на Се­чи, что пол­ков­ничья доч­ка, те­пе­реш­няя моя же­на, уш­ла?

- Ах, бог мой, и па­ни Ма­ри­на здесь! Я от ра­дос­ти не заме­тил! Да как вы по­хо­ро­ше­ли, па­ни; поз­вольте поцелова­ть вас…

- Ай, Гер­цик! Ты сильно це­лу­ешь, - вскри­ча­ла Ма­ри­на, вы­ры­ва­ясь от Гер­ци­ка.

- От ра­дос­ти се­бя не пом­ню… Да; ты спра­ши­вал, Алек­сей, знал ли я? Ра­зу­ме­ет­ся, знал.

- Отчего ж ты мне не ска­зал?

- Э, бра­ти­ку! Не так лег­ко ска­зать пе­чаль, как ра­дость. Ты был та­кой ве­се­лый, что мне бы­ло жаль те­бя пе­ча­лить; да и мы са­ми не зна­ли, где доч­ка пол­ков­ни­ка - про­па­ла, и только. А сбе­жа­ла ли она, уто­ну­ла или ее кто из­вел со све­та - ник­то не знал. Как же мне бы­ло ска­зать те­бе!.. По­су­ди сам… Ви­но­ват, по­жа­лел те­бя; а ви­дишь, все выш­ло к луч­шему. Че­му быть, то­му не ми­но­вать.

-  И то прав­да, - от­ве­чал Алек­сей.

- Теперь, дя­дюш­ка Касьян, я поп­ро­шу тво­ей лас­ки, - ска­зал Гер­цик, - не ос­та­вить мо­их ка­за­ков; со мною их чело­век шесть; зна­ешь, взял для бе­зо­пас­нос­ти в ва­ших сте­пях…

- Пустое! - от­ве­чал Касьян - Как бог даст, и один че­ло­век про­едет: вот я всег­да один ез­жу, а не даст - и де­ся­ток не спа­сет… А тво­им и ко­ням, и хлоп­цам бу­дет мес­то; у ме­ня сво­их хлоп­цев че­ло­век де­сят­ка три-че­ты­ре жи­вет на зи­мовнике, так шес­те­рых и не за­ме­тят.

- Ото! А я ду­мал, один жи­вешь…

- Один не дол­го бы про­жил..

День про­шел очень при­ят­но. Гер­цик на­вез мно­го гостин­цев для Касьяна, Чай­ковс­ко­го, а особ­ли­во для Ма­рины; го­ворил, что ни­ког­да не за­бу­дет бла­го­де­яний от­ца ее, что мать Чай­ковс­ко­го здо­ро­ва и уже зна­ет о же­нитьбе сы­на, и что да­же он пос­та­ра­ет­ся при­вез­ти ее зи­мою на зи­мов­ник, и то­му по­доб­ны­ми ре­ча­ми рас­по­ло­жил их всех в свою пользу; да­же и Чай­ковс­кий на­чал по­ду­мы­вать: "Да, в са­мом де­ле Касьян прав; Гер­цик доб­рый ма­лый". Од­на толь­ко Ма­ри­на инс­тинк­тив­но не­на­ви­де­ла его и не хо­те­ла при­нять по­дар­ков.

Касьян уго­щал на сла­ву, и за ужи­ном, пос­ле по­ря­доч­но­го чар­ко­ва­ния, гость сде­лал­ся со­вер­шен­но сво­им. На­ча­ли рас­суж­дать, как про­вес­ти завт­раш­ний день.

- Я пред­ла­гаю вам съездить на охо­ту, - ска­зал Касьян,- здесь очень мно­го ди­чи, а я зай­мусь сам с ку­ха­рем, да при­готовлю вам та­кой стол, что и гет­ма­ну не иметь подобно­го­: Я сам, ей-бо­гу, сам - не смот­ри­те, что стар, - а вот так за­сучу ру­ка­ва по лок­ти, вот как ви­ди­те, и по­шел стря­пать… Вы не шу­ти­те со мною!

- Прекрасно, дя­дюш­ка Касьян! - подх­ва­тил Гер­цик. - Мы по­едем с Алек­се­ем на охо­ту… у ме­ня же есть чу­дес­ное ру­жье.

- И у ме­ня то­же, - при­ба­вил Алек­сей, - и дичь я знаю где во­дит­ся.

- Стой! - зак­ри­чал Касьян. - Ви­дать, сей­час ви­дать, что оба гет­ман­цы. Хло­пать пой­дут по сте­пи; од­ну шту­ку убьет, а де­сять раз­го­нит… То ли де­ло с яст­ре­ба­ми! У ме­ня и яст­ре­ба есть.

- Что за охо­та с яст­ре­бом? То ли де­ло ружье! - ска­зал Гер­цик - Я и не умею охо­титься с яст­ре­бом, а по­еду с ружьем… Прав­да, Алек­сей? По­едем с ружьями.

- Эх вы, дур­ные го­ло­вы! Что ва­ше ружье? Выст­ре­лом убил, ко­неч­но, да ра­зог­нал, рас­пу­гал де­ся­ток. А как спу­стишь яст­ре­ба, как взовьется он, как бро­сит­ся с на­ле­ту на пти­цу - шу­мит воз­дух, креп­кие перья, буд­то стру­ны, зве­нят на крыльях… да, зве­нят, прис­лу­шай­ся, ко­ли есть уши; не­да­ром сло­же­на пес­ня:

Конь бе­жит - зем­ля дро­жит,

Сокол ле­тит - пе­ро зве­нит.

Ей-богу, чу­до как ве­се­ло! Нет, с яст­ре­ба­ми по­ез­жай­те на охо­ту; я сам бы по­ехал, да де­ла мно­го до­ма; а вы мо­ло­дой на­род: по­гар­цуй­те - и по­обе­да­ете вкус­нее.

Герцик еще про­ти­во­ре­чил Касьяну, но ста­рик и слы­шать не хо­тел; и так ре­ше­но завт­ра ут­ром ра­но ехать на ястре­биную охо­ту.