Чайковский

- Жжет, слов­но ог­нем; жи­лы тя­нет…

- Ага! Ис­пу­гал­ся яд. Тер­пи ка­зак, ата­ман бу­дешь.

Но Гер­ци­ку нев­мочь бы­ло тер­петь - он ме­тал­ся, кри­чал, ре­вел не­че­ло­ве­чес­ким го­ло­сом и сор­вал пе­ре­вяз­ку. С ужа­сом все уви­де­ли страш­ную пе­ре­ме­ну: ру­ка по­си­не­ла, опу­холь быст­ро под­ви­га­лась к шее, уку­шен­ный па­лец почер­нел.

- Жаль мне те­бя, доб­рый ка­зак! - го­во­ри­ла цы­ган­ка, смот­ря пря­мо в гла­за Гер­ци­ка - Ты ум­решь, неп­ре­мен­но ум­решь, ни­ка­кие си­лы не спа­сут те­бя, и ум­решь ско­ро; опу­холь ох­ва­тит гор­ло и за­ду­шит. Пош­ли за по­пом, приго­товься к смер­ти, те­бя уку­си­ла зме­иха, у ко­то­рой от­няли де­тей, яд ее не­из­ле­чим… не­из­ле­чим ее яд… Слы­шишь?.. Не уви­дишь ты бо­лее солн­ца, в эту ночь закроются­ на­ве­ки гла­за твои.

И, страш­но улы­ба­ясь, гля­де­ла она в очи Гер­ци­ку, буд­то с нас­лаж­де­ни­ем чи­тая в них всю глу­би­ну му­че­ний безна­дежного от­ча­яния.

- Отойди от ме­ня, - прос­то­нал Гер­цик. Цы­ган­ка ти­хо вы­шла из ком­на­ты, из дру­гой и скры­лась.

"Чужая бе­да - лю­дям смех", - го­во­рит на­род­ная поговор­ка­ и, к нес­частью, она, как и все по­го­вор­ки, очень спра­ведлива. В при­ро­де че­ло­ве­ка есть мно­го зла, все четвероног­ое и чет­ве­ро­ру­кое, го­во­ря в смыс­ле жи­вот­ном, от­да­вая пре­иму­щест­во сво­ему дву­ру­ко­му соб­ра­ту в уме и способн­остях, долж­ны ус­ту­пить ему и в жес­то­кос­ти. Сто­ит срав­нить ди­ко­го, ко­то­рый с ра­дост­ным сме­хом и неисто­выми прыж­ка­ми ре­жет на час­ти жи­во­го че­ло­ве­ка и с на­слаждением ест его еще тре­пе­щу­щее те­ло, сто­ит срав­нить с хрис­ти­ани­ном, ко­то­рый лю­бит и вра­гов сво­их, чтоб убе­диться в свя­тос­ти и бо­жест­вен­нос­ти ре­ли­гии и вели­кой си­ле во­ли че­ло­ве­ка ду­хов­но­го, так по­бе­див­ше­го, уни­чтожившего жи­вот­но­го че­ло­ве­ка.. Но есть лю­ди, да­же в об­ра­зо­ван­ном об­щест­ве, лю­ди-не­на­вист­ни­ки, стран­ные на­ту­ры, ко­то­рым нес­частье ближ­не­го дос­тав­ля­ет ду­шевное нас­лаж­денье; они без вся­кой ви­ди­мой при­чи­ны го­то­вы де­лать зло, где только мож­но, го­то­вы пов­ре­дить вам не из же­ла­ния по­важ­ни­чать, не из ко­рыс­то­лю­бия, не из лич­ных от­но­ше­ний - нет, а прос­то бе­зот­чет­но, для соб­ственного сво­его удо­вольствия го­то­вы за­ма­рать ва­ше до­брое имя, унич­то­жить ва­шу служ­бу, ис­пор­тить всю ва­шу бу­дущ­ность, чтоб пос­ле в ти­ши­не ка­би­не­та ска­зать самом­у се­бе са­мо­до­вольно: "А! Он стра­да­ет! Он тер­пит. Это мое де­ло!" Но ес­ли че­ло­ве­ком ов­ла­де­ет страсть, особ­ли­во мще­ние, тог­да тиг­ры и гре­му­чие змеи пе­ред ним - крот­кие ба­рашки; он спо­со­бен уди­вить са­мое во­об­ра­же­ние.

Старая цы­ган­ка выш­ла из ха­ты и, пой­дя к ок­ну, се­ла на кор­точ­ках на за­ва­ли­не, смот­ря с нас­лаж­деньем в ок­но на му­ки уми­рав­ше­го Гер­ци­ка. По вре­ме­нам улы­ба­лась она, ти­хо сме­ялась, зак­ры­вая ру­кою рот, и шеп­та­ла: "Это яд зме­ихи, у ко­то­рой от­ня­ли де­тей. А что? Лю­бо? Тя­нет жи­лы твои? Ло­мит кос­ти? Па­лит, су­шит ка­зац­кую по­га­ную кровь?.. Не пом­ню, где я его ви­де­ла, как он ушел от мо­их рук; еще ни один не ухо­дил… ни один…"

- Ох! Тя­же­ло! - сто­нал Гер­цик. - Жар­ко, душ­но! Дай­те во­ды… ум­ру я. Не­уже­ли нет ни­ка­ко­го спа­се­ния?.. - И он страш­но ози­рал­ся, мед­лен­но по­во­дя урод­ли­вою больною ру­кою, а здо­ро­вою рвал на се­бе во­ло­сы…

Касьян и Чай­ковс­кий пе­чально сто­яли у пос­те­ли больно­го. Ма­ри­на по­да­ла ему ковш хо­лод­ной во­ды. Сле­зы струи­лись по ли­цу Ма­ри­ны и па­да­ли в ковш.

- И ты пла­чешь обо мне, Ма­ри­на?.. О, бо­же мой!.. Не­да­ром я уми­раю… Дай во­ду. У! Как све­жа она!.. Лег­че, пра­во, лег­че… Ма­ри­на! Для ме­ня при­нес­ла во­ду, Ма­ри­на?

- Для те­бя, Гер­цик.

- Для ме­ня! Как бы хо­те­лось мне зап­ла­кать!.. Да сле­зы вы­сох­ли, иск­ры сып­лют­ся из глаз вмес­то слез. Что, Касьян, ум­ру я? Ска­жи прав­ду?

- Пошлю я за свя­щен­ни­ком, Гер­цик: опу­холь у са­мо­го гор­ла; зна­хар­ка прав­ду ска­за­ла.

- Чертова кол­дунья! Она из­ве­ла ме­ня со све­та. Как при­ложила ко­ре­шок, буд­то ог­ня в ме­ня на­ли­ла. Ох!.. Дай­те мне ее, я за­ду­шу ее од­ною ру­кой!

- Полно, Гер­цик, гне­вить бо­га не­хо­ро­ши­ми ре­ча­ми! - ска­зал Чай­ковс­кий - Бог все зна­ет, все ви­дит, сам на­ка­жет греш­ни­ка! Луч­ше по­ду­май о по­ка­янии… Вре­мя до­ро­го; ты не ба­ба, при­го­товься..

- А я пош­лю за по­пом, - при­ба­вил Касьян.

- Нет, - зак­ри­чал Гер­цик, - я не мо­гу ви­деть по­па. Прав­ду ска­зал ты: бог на­ка­жет греш­ни­ка, на­ка­жет!.. Я вам испове­даю гре­хи свои: пе­рес­та­нет Ма­ри­на пла­кать обо мне, вы отс­ту­пи­те от ме­ня… Я греш­ник, страш­ный греш­ник… По­зовите сю­да мо­их ка­за­ков, по­зо­ви­те сво­их лю­дей, пус­кай все слу­ша­ют. Ох! Во­ды, во­ды!..

Полная свет­ли­ца наб­ра­лась на­ро­да. Все ок­ру­жи­ли Гер­цикову пос­тель и мол­ча ста­ли. Гер­цик пос­мот­рел кру­гом, зак­рыл гла­за ле­вою ру­кою, как бы со­би­ра­ясь с мыс­ля­ми, спро­сил во­ды и на­чал ис­по­ведь: