– Где? В университете? – Тот фыркнул так громко, что аж сам подскочил на месте. – Среди таких, как ты? Чтобы все на меня пялились? Как на зверушку в зоосаде?
Он сел, скрещивая ноги и склонил голову, отчего позвонки в его шее хрустнули.
Остин не мог окончательно признаться себе в том, что все еще смотрит на него. Смотрит, как на что-то другое.
Как не мог отрицать, что так сегодня на него смотрели все.
– Тебе понравилось быть зверем здесь? – Кэш вновь приподнял свою подбитую бровь. – В нижнем мире? Так вы его там у себя называете?
– Нет, не так.
– Вот и мне не понравилось бы, когда я… такой… ну… с вашей точки зрения… такой неправильный. Уродец, да?
Кэш плеснул на него рукой и прыснул, но смех этот был болезненный.
– Рядом с такими. У вас же лица симметричные. И волосы все одной длины.
– Я вижу, ты тоже меня рассмотрел.
– Как будто я там чего-то не видел. Вы же все… одинаковые.
Слышать такое было обидно.
– Ты думаешь, вы лучше, чем мы? – спросил Остин, пытаясь не показывать эмоций. Раньше ему всегда это хорошо удавалось, но раньше его и не задевали так сильно.
– Мы настоящие.
Сказав эту сакральную фразу, Кэш приподнял подбородок. Он явно гордился этим, чем бы это ни было.
– Мы тоже не игрушечные, – осадил Остин его самодовольство. – У нас, может, ты думаешь, чувств нет? Мы не машины, как вы, – он сделал ударение, – думаете.
– Но и мы не дерьмо, – тот засопел, – как вы думаете. Вы даже… не знаете, что мы есть.
Остин заметил, как забавно изогнулись его губы в обиде. Как смешно смотрелся его небольшой нос.
Смотрел на его лицо, на все неидеальные черты, которые складывались в один образ, отталкивающий и притягивающий. И такой реальный здесь. Такой подходящий.
– Может быть, фундамент у нас и разный, – тихо сказал он и сделал большую паузу, убирая тарелку с вилкой на освободившееся место на тумбе. – Но что выстроится на нем – не зависит ни от того, где ты живешь. Ни от того, как ты выглядишь. Только от тебя.
Наверное, неделю назад или даже вчера он думал бы иначе. Если бы думал об этом вообще. Заставил свой мозг размышлять о том, чего не понимал и не знал, но что сейчас казалось таким естественным. Да, возможно, создали их по-разному. Но Кэш говорил. Кэш думал. И, слушая его, Остин не видел разницы.
– Ты не неправильный, – пробормотал он, сцепляя пальцы рук на коленях. – Ты… знаешь, другой.
Другой.
Не такой, как все.
Или, может быть, такой, как все. Кто из них был больше такой?
– Какой?
Кэш подтянулся и вновь сел напротив него, спуская ноги с постели. Сложив руки между бедер, он наклонил голову, будто ему действительно очень интересно.
– Хороший.
Брови Кэша приподнялись обе разом, а улыбка, тронувшая губы, была очень трогательной и искренней.
Как сами губы. Трогательные. Искренние. Такие теплые на его губах, когда он потянулся к Остину и поцеловал его.
И на всех остальных частях его тела.
И целоваться ими было удобно.
Щека Остина зудела, когда он проехался ею по подушке, но в целом он был очень счастлив и устал. Тепло и лень текли по его телу и, наверное, впервые желание уходить казалось таким слабым. Слабее, чем желание завернуться в клетчатое покрывало и заснуть.
Сидя на краю кровати, Кэш озабоченно посмотрел на свои трусы, которые, раздеваясь, откинул на гору коробок. Решив, что они ему не особенно нужны, он поднялся и, почесав поясницу, подошел к окну.
Остин огляделся, пытаясь найти хоть что-нибудь, что отображало бы время, но ничего не попадалось. Ему показалось, будто прошла минута и… вечность где-то.
За окном светлело, и хотя небо не было таким ярким, как утрами в Нью-Аркетте, оно было классным. Восхитительным.
Так и не одеваясь, Кэш выкурил еще одну сигарету и навалился на локти, выглядывая на улицу, словно ища – где же оно, где же солнце.
Тело под одеждой у него оказалось совсем не такое, какое мельком представлял Остин, глядя на широкие штанины. Оно было тощим, бледным, усыпанным такими же пятнами, как на лице, на бедрах и плечах. И хотя казалось, будто Кэш этими торчащими костями может уколоть, ощущать это тело под собой было безумно приятно.
Остин подумал, что у Кэша очень красивое тело. Пусть у него не было широких плеч, пресса, развитых мышц рук. Он заставлял думать, что все это неважно. Оно нравилось ему не потому, каким было, а потому – кому принадлежало. Это ощущение было классным.