В туалете ее снова вырвало. Губы дрожали, перед глазами все плыло. До кабинета она ползла, цепляясь за стены. Зашла, озираясь: где? где? где эта треклятая камера? Закрыла глаза, припоминая ракурс унизительного стоп-кадра, где она и Тима… Тут же закусила кулак: нельзя, не сейчас, только не когда он видит! Дернула на себя ящик стола, тот с силой грохнулся об пол. Упала на колени, перерывая канцелярию. Схватила ножницы. Еще раз оглядела кабинет и наконец уткнулась в одиноко-насмешливый глаз. Не снимая обуви, вскарабкалась на парту, показала в камеру средний палец и перерезала провод. После этого она вытащила сверток из сумки и уставилась на него.
Николай Александрович заглянул в кабинет и ахнул:
— Софьюшка Львовна, да вы чего?
Торопливо закрыл за собой дверь. Она с трудом оторвала руки от лица.
— Он меня поймал.
Николай Александрович принялся собирать разбросанные карандаши и бумажки. Сложил все обратно в ящик, в том числе и сверток.
— Так плохо?
Она молча кивнула и пересказала всю беседу. Вот только пришлось отделаться намеками на причину шантажа.
Николай Александрович присвистнул:
— Хитер, стервец! Да мы хитрее. Не переживайте так, Софьюшка. Еще повоюем.
Она покачала головой:
— Я устала. Черт бы с ним. Доработаю год и уйду к Андрею в помощницы. Если запись просочится, моей репутации конец. С моим паспортом даже не выехать, понимаете?
Он попытался возразить, но Софья перестала слушать лживые заверения в прекрасном исходе. Наконец Николай Александрович ушел. Она открыла ящик и уставилась на сверток, который надо было вернуть домой.
Опасно разговаривать с начальством, когда в сумке лежит пистолет.
Он закрывает глаза и чертыхается.
— Пистолет в школе? После всего случившегося?
— Да.
— Да вы с ума сошли! И этот тот самый пистолет, который я у вас забрал? И он в итоге?..
Она кивает.
— Выстрелил.
Ее руки дрожат. Нет, рано, рано. Надо дорассказать. Надо собраться.
Ее история медленно приближается к концу, осталось самое сложное.
можешь ставить мне кол
Стоило ему войти в кабинет, и воздух сгущался от маятной тоски.
Стоило ей поднять глаза, и она натыкалась на упрямо-нетерпеливый взгляд.
Стоило ему подойти, чтобы сдать работу, как она едва сдерживалась, чтобы не зажмуриться, как на картинке If I ignore it, maybe it will go away.
Шустрый, болтливый, порывистый, легкий на подъем Тима сох от любовной тоски. Красивое, почти девичье лицо вытянулось и побледнело, жидкая бороденка торчала унылыми кустами, глаза запали и казались еще зеленее от теперь уже постоянных синяков.
На удивление он не донимал ее в соцсетях. Когда она только пришла в школу, такое случалось нередко. Тогда, будучи моложе и наивнее, она не раз сталкивалась с чрезмерно энергичными старшеклассниками, которые осыпали ее лайками, комментариями и многозначительными сообщениями. Софье понадобилось время, чтобы научиться отличать подобострастно-услужливую навязчивость школьников, которые боялись остаться без нужной пятерки, от тоскливой липкости безответных страстей. Впрочем, она быстро стала отвечать (или вовсе не отвечать) и тем и другим односложно и прохладно, предлагая писать в рабочее время на рабочую почту. С появлением внутришкольных соцсетей общение учителей и ребят стало проходить под надзором родителей и директора, поэтому поток пубертатного спама пошел на спад.
Он не писал ей в соцсетях, но он писал ей сочинения — многостраничные, пространные, путаные, перемежающиеся со стихами, — и не по заданной теме. Увидев знакомый почерк, она замирала, не зная, как быть: отложить напоследок или впиться сейчас, чтобы освободиться от этой повинности.
От повинности освободиться можно, но как освободиться от чувства вины? Софья не могла не думать о том, что она действительно потеряла нюх и дала подойти Вихреву слишком близко. Стихи, спектакль, учения связали их накрепко, а директорская запись эту связь еще и увековечила.