Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Как талант-самородок, А. выработал новые пути для выражения в скульптуре душевных движений. В России он был первым скульптором, который отказался от устарелого академизма; работая в духе времени, А. расширил задачи искусства. Как семит-деист, А. в творения свои вкладывал философские идеи: торжество духа и разума над силою и неблагодарность толпы к великим вождям мысли. Большинство его героев — жертвы тирании толпы (Христос связанный, Сократ отравленный, Мученица слепая, Спиноза всеми оставленный, Иоанн Креститель обезглавленный). Но идеи этих героев, их мысли торжествуют; они — вечны. В других героях А. выражает идею преданности людей сильной воли, людей ума к своей родине (Петр I, Ермак, Нестор и др.). Большинство других работ А. носит поэтический характер и отражает душевное состояние элегичной натуры автора. ‹…› Главным девизом А. во время работы были слова Б. Спинозы: «Я прохожу мимо зла человеческого, ибо оно мешает мне служить идее Бога». По отношению к критике работ своих А. часто повторял слова: «Я всех слушаю и никого не слушаюсь».

А. с детства был верующим евреем и остался таковым до конца своей жизни. Он никогда по субботам не работал; по праздникам он молился. Его вечно волновала горькая судьба евреев (письмо к Тургеневу и др. по поводу погромов). Он очень интересовался молодыми еврейскими художниками. Постоянно мечтал он о распространении среди русских евреев художественно-промышленного образования и старался основывать соответствующие общества. Мечтал он также о том, чтобы сгруппировать в Европе еврейских художников с тем, чтобы из них могла образоваться своя школа с особым обликом, настроением, стилем и строем.

А. был профессором петерб<ургской> Академии худ<ожеств> (1880), действительным членом Академии (1893 г.), членом-корреспондентом Парижской академии, почетным членом Венской, Берлинской, Лондонской и некоторых других академий, кавалером командорского ордена Почетного легиона и действ<ительным> ст<атским>советником[222] (получил в день юбилея 29 декабря 1896 г.).

С А. писали портреты И. И. Крамской (2 портрета), Репин (2 портрета), Васнецов; лепили: Васютинский, Мамонтов, Гинцбург[223] (бюст, статуэтка, горельеф). О работах А. много писалось в русской и иностранной печати (в особенности много статей появилось в 80-х и 90-х годах) [ЕЭБ-Э. Т. 2. С. 784–796].

Успех скульптора Марка Антокольского на русской культурно-художественной сцене в 1870-х гг., несомненно, является следствием либеральных реформ Александра II и той атмосферы терпимости и даже, в отдельных случаях, доброжелательного отношения к евреям, что царила при его Дворе[224]

. Однако с приходом на царствование Александра III ситуация резко изменилась. Поскольку царь открыто декларировал свой антисемитизм, правая пресса использовала любой повод для поношения евреев, невзирая на лица. Под раздачу попал и Марк Антокольский — академик, мировая знаменитость, придворный скульптор Двора Его Величества.

Русская шовинистическая печать постоянно выступила с оскорбительными выпадами в адрес Антакольского — иудея, осмелившегося изображать героев русской истории, ее царей и даже самого Иисуса Христа. Особенно злобной была компания, организованная сотрудниками газеты «Новое время», во время грандиозной ретроспективной выставки скульптора, открытой 3 февраля 1893 года в залах Петербургской Академии Художеств. Илья Репин сообщал одному из своих корреспондентов:

Антокольского выставка превосходна, чудесные вещи, расставлены изящно, комфортабельно, а его Ермак — просто грандиозная вещь! И еще там много хорошего и восхитительного, особенно спящий амур на саркофаге

[225].

Однако в суворинском «Новом времени» 10 февраля появилась статья постоянного обозревателя газеты Жителя (А. А. Дьякова) «Г. Антакольский», носящая глумливо-оскорбительный и выражено юдофобский характер. Возмущенный подобного рода выходкой Репин, состоявший, как и Чехов, в приятельских отношениях с А. С. Сувориным написал ему 14 февраля 1893 года гневное письмо:

Многоуважаемый Алексей Сергеевич,

только сегодня удосужился я, чтобы написать Вам это неприятное письмо. Мне полегчает, если я Вам напишу откровенно, что меня продолжает возмущать вот уже несколько дней. Как Вы могли допустить в Вашей газете такой бред сумасшедшего, как статья «Жителя» против Антокольского?! Антокольский — уже давно установившаяся репутация, европейское, всесветное имя, один из самых лучших, даже, отбросив скромность, лучший теперь скульптор…[226] Да что говорить про это — Вам все известно. При Вашей чуткости, талантливости, отзывчивости ко всему хорошему Вы не можете этого не признавать. Против критики я ничего не имею. Критика возможна даже над Сикстинской мадонной. Отчего же не критиковать Антакольского — сколько угодно.