Человек войны

– Да очень просто. В начале двадцатых Антон Семенович создал первую трудовую колонию для малолетних преступников в Полтаве, а потом детскую трудовую коммуну ОГПУ здесь под Харьковом и заведовал ею.

– Так ты что, был малолетний преступник?

– Нет, всего лишь беспризорник. Родители сгинули в Гражданскую войну. Антон Семенович нас собрал, приучил к труду и честной жизни. Многие стали инженерами, врачами, учителями и военными. Я, например, после коммуны поступил в техникум, а оттуда был призван на флот по комсомольскому набору.

– А в отпуск зачем сюда, если не секрет? У тебя же никого нету.

– Дружок у меня тут под Чугуевым. Еще с коммуны.

– Ясно, – сказал Дим. – Приехал повидаться.

– Лучше бы не приезжал, – вздохнул Зорень, после чего рассказал, как убил полицая.

В оккупации тот исправно служил немцам, при их отступлении исчез, а в мае вернулся героем с медалью. – Мол, воевал и все искупил, гад, – сжав губы, процедил Зорень. – А у моего корешка (он выписался летом из госпиталя) угнал в Германию жену с дитем. Они там и сгинули. Митька в НКВД «это ж предатель, его надо к стенке!». А там отвечают: «Нет, он искупил вину кровью».

Когда Митька мне это все поведал, я пошел к той гниде разбираться. Он сразу на арапа – мать-перемать, пошел отсюда! Ну, я ему и влепил из ТТ меж глаз. Потом обратно на вокзал и в часть. А в Мелитополе меня повязали.

Затем были вечерняя проверка и отбой, где-то под нарами скреблись крысы.

Через пару суток в камере произошла драка. Ждавший отправки в лагеря контингент в ней был самый разнообразный. Помимо небольшой группы фронтовиков на сорока квадратных метрах обретались профессиональные уголовники, именовавшие себя блатными, бывшие немецкие пособники, и даже неизвестно как сюда попавшие румыны.

– Каждой твари по паре, – оценил всю эту шатию Васька.

Но если бывшие солдаты и прочие вели себя спокойно, то блатные, напротив, всячески куражились и самовыражались. Заняв верхние нары у окна, днем они резались в карты, отказывались дневалить и всячески подчеркивали свою исключительность. В тот день один из «пособников», бородатый старик, получил от родни передачу.

– Надо делиться, дед, – сразу же возникли перед ним двое блатных, после чего отобрали у того почти все и с гоготом полезли на нары.

– Креста на вас нету, – прослезился тот, а сверху послышалось смачное чавканье.

– Так ребята, прикройте мне тыл, – поднялся с тюфяка Дим, на что моряки понимающе кивнули.

Подойдя к секции у окна, он поднял голову и сказал:

– Отдайте деду все, что взяли!

Чавканье прекратилось, потому сверху появились две кудлатые головы, с интересом уставившиеся на Дима.

– А хо-хо не хо- хо? – ответила одна.

– Мальсик, пососи пальсик! – глумливо просюсюкала вторая.

В следующий момент старшина шагнул вперед, бросил левую руку на бортик верхних нар и подтянулся на ней, как на шарнире. Далее последовали два рывка, юмористы поочередно обрушились на бетон, а он скользнул в просвет секции.

Первому метнувшемуся к нему с финкой вору Дим мгновенно подсек и сломал руку, второго, рубанув ребром ладони в кадык, тоже выкинул наружу, а третий с воплем сам сиганул вниз, где Зорень, Васька и Олег, «дружески» встречали прилетавших.

Когда тяжело дышавший Дим по-кошачьи спрыгнул на пол, швырнув наполовину пустую сумку с харчами деду, сражение завершалось. Моряки и еще несколько фронтовиков сапогами забивали последнего вора под нары, откуда доносились плачущие крики:

– Ну, мы вам попомним, падлы!

Потом загремели запоры на двери (она распахнулась до ограничителя), и в камере материализовались несколько охранников во главе с встречавшим партию капитаном.

– А-атставить! – багровея, заорал он, а сержант с солдатами взвели курки наганов.

Находившиеся внизу бросили руки по швам, вой под нарами пресекся.

– Что здесь за буза? – уставился на моряков капитан. – Отвечать! Быстро!

– Да вот, – пожал широченными плечами Дим. – Тут несколько чудаков заползли под нары и выражаются.

– Петренко, достать! – бросил назад офицер, вслед зачем сержант подошел к секции, наклонился и постучал по ней наганом:

– Вылазьтэ, хлопци.

Когда вывалянные в соре и паутине блатные по одному выбрались из-под настила, вид у них был весьма плачевный.

Один свистел воздухом через губы, баюкая неестественно вывернутую руку, второй выплевывал зубы в горсть, у остальных наливались синевой в кровь разбитые лица.

– Снова ты со своей шоблой, Лимон, – сжал губы капитан. – Что с рукою?

– Упал, – скривился тот. – Ничего не помню.

– А у тебя, Хрящ? Кто выбил зубы.

– Фафтарелый сифилис, нафальник, – прошепелявил блатной. – Фами выпали.

– Так, сержант, – хмыкнул капитан. – Всех битых в карцер. А флотских утром ко мне на беседу. Выполняйте.

– За што? – тут же заныл кто-то из блатных. – Мы не при делах, начальник.

– Топай-топай, – махнул стволом в сторону двери Петренко.

Когда все процессия удалилась, и снова загремел запор, оставшиеся в камере оживились.

– Дякую, сынки, – подойдя к морякам и подслеповато щурясь, поклонился им дед. – Совсем замордовали проклятые.