Человек войны

– Немедленно взять инструменты и работать! – заиграл желваками начкар.

В ответ ноль реакции. После этого лейтенант приказал сержанту арестовать всех четверых и отвести в сторону, а сам, уточнив их фамилии, присел на бревно у костра, щелкнул кнопкой планшета и стал что-то писать карандашом на листе бумаги. Затем лейтенант приостановил работу бригад, после чего те были выстроены напротив кучки «авторитетов».

– Всем слушать приговор! – прошелся перед строем.

«Именем Российской Советской Федеративной Социалистической республики! – громко начал читать с листа, завершив речь вполне конкретно – «расстрелять на месте!».

Далее последовал соответствующий приказ – сержант козырнул «есть!», и перед бледными ворами встали трое караульных.

– Заряжай! По врагам народа огонь! – махнул рукавицей сержант, и тишину леса разорвали автоматные очереди.

– Продолжить работу! – упрятал приговор в планшет начкар. Под сосною четверо подплывали кровью…

Вечером «жмуров» на волокушах притащили в лагерь. Поднялся шум, и туда нагрянула комиссия из управления. Лейтенанта объявили шизофреником, отправив лечиться на материк, расстрелянных же «по-тихому» сактировали. Но еще долго лагерная молва передавала тот случай небывалой справедливости.

Минул еще год, а этапам в «Индирлаг» не было конца и края. Новичков в свою бригаду Дим набирал из свежего пополнения обычно сам, лично, изредка привлекая своего друга, тоже бывшего моряка, а теперь лагерного нарядчика Сашку Згировского. Отбирать предпочитал людей толковых, видящих дальше лагерного корыта. И потому цепко оглядывая кандидатов, мог равнодушно пройти мимо здоровенного амбала, а выбрать какого-нибудь щуплого, но явно содержательного парня. На фронте у такого, бывало, спрашивал:

– Пойдешь ко мне в разведку?

А тот:

– Так точно! – И тут же глаза в землю. – Только это… я день как из штрафной роты…

– Беру, – решал в таких случаях старшина. – Этот пороху нюхал.

Помимо производственной была у Дима и еще личная причина встречать новый этап: надеялся высмотреть кого-нибудь из знакомых, а может близких – того же дядю Мишу. Хотел бы их взять к себе: подкормить, уберечь, помочь дотянуть до воли.

Но дядя Миша, видно, по-прежнему отсиживал свое в Ухтпечлаге, хотя многих старожилов любили перебрасывать с места на место. Так что «Вавилов» новичков привечал, помогал как мог.

Одного такого бедолагу – пожилого зека по фамилии Воскобойник – забрал к себе в бригаду с подачи Сашки Згировского. Тот прослышал, что Воскобойник замечательно поет украинские песни.

Дима это душевно заинтересовало, и он первым делом попросил:

– Спой-ка нам что-нибудь на «ридной мове».

– Хрен ли ему сразу петь, – заржал Сашка. – Да ты посмотри на этого бабая. Он же жрать хочет, словно волк!

– Хочу, – застенчиво сказал тот, сглотнув слюну. – Очень.

Голодного накормили от пуза. Закурили. Тут Дим и поинтересовался у осужденного аж на 25 лет «деда».

– За что «четвертак»-то всучили?

– Артистом был, – потупился зек. – Немцам пел. В оккупации.

– Да, нашел ты кому петь, – нахмурился бригадир, а сам подумал, – ну в чем, собственно, виноват этот обиженный жизнью «кобзарь»-одиночка? Пожилой, беспомощный. Сколько таких под немцем оставили, когда отступали?

А вечером, в полумраке барака, освещенном неверным светом коптилки, лилась бредящая душу песня, которую многие слышали впервые.

Дuвлюсь я на небо, та й думку гадаю,

Чому я не сокил, чому не литаю,

Чому мени, Боже, тu крuлив не дав?

Я землю-б покuнув и в небо злитав!

пел мягкий баритон, заставляя сжиматься очерствевшие сердца зеков.

– Словно про нас написано, – вздохнул Сашка и на него тут же зашикали, – не мешай слушать.

А баритон вел дальше, к несбыточным мечтам

Далеко за хмарu, подальше од свиту,

Шукать соби доли, на горе прuвиту,

И ласкu у зирок, у сонця просuть,

У свити их ясним все горе втопuть;

Так и остался Воскобойник в бригаде певцом и вечным дневальным. Благодаря этому и дожил до реабилитации, и домой вернулся.

По прошествии ряда лет, когда Дим гонял дальнобойщиком по просторам Союза, бывая на Украине, несколько раз к своему «крестнику» заворачивал. Так и сам Воскобойник, и его говорливая родня не знали, куда посадить, чем потчевать дорого гостя. Помнили добро. Такое не забывается.

Часть 3. Ветер в лицо

Глава 1. Здравствуй мама!