Челтенхэм

Нет, Родж, здесь есть вопрос куда как более существенный и я бы даже сказал – интимный. Как в этой ситуации мне воспринимать самого себя? Кто я такой на этом полотне? Какова аура моего персонажа? Скажем, Бэклерхорст, как мне представляется, привносит на войну некий род духовности (хотя уж какая духовность на войне), смотрит на нее с некой меланхолией, грустной философией и печальным стоицизмом. Шотландцы поначалу совершенно не могли этого понять и называли его не иначе как «изнеженным французиком». Рассказывают, как при столкновении с прусскими наемниками – на Левом Твидле – к нему подлетел старик Аргайл, весь в мыле, и заорал что было силы: «Немцы обошли фланг!», а Шелл, в своей манере так мягко и тихо ему отвечает: «Друг мой, зачем же так волноваться?» Я думаю, Аргайл тогда был в полушаге от кондратия. Впрочем, когда соратники моего шурина убедились, что тот все так же задумчив и поэтичен у голодного костра в походе и под ливнем стрел, шотландцы переменили мнение, и теперь восхищаются его мужеством.

Кромвель же, напротив, своим висельным юмором (который, к сожалению, страшно заразителен) превращает войну в нечто среднее между игрой и балаганом, где он зубоскалит над своей и чужой смертью. Как актер и скоморох, он видит в ней подмостки, как игрок и комбинатор – род шахматной доски.

Но что делать мне? Я прагматик, видящий одну лишь цель, во мне нет ни философии, ни артистизма. Я прямолинеен и не склонен к политической театральщине, в итоге меня обвиняют в том, что я груб и мне не хватает величия. Пусть так, но объясни, что же в таком случае движет мной? У меня нет харизмы, как у Бэклерхорста, я бесцветный политик. Мои интересы абстрактны, да что там интересы – мне недостает даже эмоций. У меня даже нет хобби.

А что же у меня присутствует? Раздражительность, перфекционизм и чувство юмора – вот, пожалуй, и все. Это и выдает мою жизненную позицию, которую трудно назвать иначе, нежели созерцательной. И как раз это можно понять. В отличие от большинства людей, я знаю, что живу в будущем – потому что остался все тем же четырнадцатилетним мальчишкой, там осталась моя реальность. А это все вокруг – наступившее далекое будущее. Прошлое никуда не ушло, точнее, оно не стало прошлым, оно самое что ни на есть настоящее – здесь, во мне.