Челтенхэм

– Знаете, за что я вас люблю, Агнесса? – спросил он. – Вы добрый и честный человек. Это очень много. Я встречал много умных людей, немало одаренных, но добрых – раз-два и обчелся. А может, и не два. Полтора. Я скажу, зачем вы нас позвали. Это был голос совести. Я кое-что расскажу. Мои фантазии. Некоторое время назад на этом самом месте сидел наш с вами общий друг Ричард. И он сказал – приедет моя внучка Мэриэтт, и она даже соберется замуж за Олбэни Корнуолльского, но выйдет из этого только скандал, потому что полюбит она совсем другого человека, а именно хорошо вам известного Диноэла Терра-Эттина. А вы, Агнесса, наверняка ответили: «Ах, бедная девочка, это так жестоко!» Или наоборот: «Ничего, влюбляться полезно». И вот, по мере того как этот сценарий осуществлялся, вас начали мучить угрызения совести. А теперь к ним добавилось еще и любопытство – к каким же результатам эти экзерсисы привели? Потому-то мы здесь и сидим. И еще, обратите внимание, я не спрашиваю – а не говорил ли Ричард, для чего это все надо и чем закончится? – потому что уверен: он вам ничего не сказал.

Громыхнул, пока что в отдалении, долгожданный гром, по стеклам сбежали первые капли дождя. Агнесса гордо выпрямилась.

– Человек умнеет к пятидесяти, да и то, если повезет, – заявила она. – Я живу на этом свете не первый год. И я доверяю Ричарду. Его не вдруг поймешь, но дело он знает, и Англию в обиду не даст. Ни в чем каяться я не собираюсь, но если тебя интересует мое мнение, то я была против. Мне вообще не нравятся все эти наступающие перемены, и я рада, что большинства мне не суждено увидеть.

Становилось все темней, порыв ветра толкнул задребезжавшую створку окна, горшок с геранью с хрустящим скрипом сдвинулся вместе с поддоном.

– Люси, накинь гребенку! – крикнула Агнесса и продолжала: – Я человек другой эпохи и жалею, что дожила до этих времен. Ричард подарил мне костыль. Я, конечно, возмутилась, но потихоньку им пользуюсь. Он металлический, но почти ничего не весит – железная рука моего Готфрида была гораздо меньше, а весила в двадцать раз больше. Костыль попал под дождь, но даже и не подумал заржаветь. Недавно я ездила на этом новомодном поезде – дым, все такое, а утром была уже в Йорке, а многие ехали до Саутгемптона. Мой отец выиграл рыцарский турнир в Крайстчерче, вышиб противника из седла и сломал копье. Считайте меня вздорной старухой, но я хочу, чтобы железо весило, как железо, и ржавело, как железо, а путешествие в Йорк так и оставалось путешествием. Что же касается планов Ричарда, то, сдается мне, ты о них знаешь больше меня. А вам я желаю добра, хотя ума не приложу, куда эта дорожка вас заведет.

Она повернулась к окну.

– Экая буря… Нечего думать куда-то ехать, оставайтесь у меня. А я пойду к себе – надо заняться плечом, а то опять не спать ночь… Мэрти, не забудь покормить своего мужчину, ты знаешь, где что…

Тут Агнесса неожиданно бодро поднялась и, слегка прихрамывая, вышла прочь, наглядно демонстрируя, что аудиенция окончена.

Воцарилась пауза, потом Диноэл сказал:

– Я почему-то так и думал, что разговор будет недолгим.

Мэриэтт тоже помолчала, потом спросила:

– Ты есть хочешь?

– Нет, не хочу. А вот поговорить нам надо.

– Пойдем.

Они встали, прошли по коридору, затем по второму, поднялись по лестнице, Мэриэтт открыла дверь и впустила Дина в небольшую, полностью круглую комнату. Здесь были три окна, за которыми сейчас бесновалась непогода, сложной формы письменный стол, кровать, высокие черные полки, уставленные древними книгами заплесневелого вида, и справа, у стены – еще одна маленькая лесенка, упирающаяся в квадратный люк в потолке.

– Это моя башня. В детстве я мечтала быть принцессой, которая живет в башне. И вот она. Я здесь часто бываю. Это бывшая обсерватория, как в Гринвиче, это неподалеку отсюда, Агнесса выстроила ее для своего мужа, хоть тот и умер.

– А где телескоп? – спросил Диноэл.

– Прямо над нами.

– Удивительно. У себя дома я тоже живу в башне. Надеюсь, она тебе понравится… А там что?

– Там ванная… О чем ты хотел поговорить?

– Ну уж нет, разговоры потом…

Невольно перефразировав Дона Гуана, Дин сгреб Мэриэтт в охапку, не щадя прически, и они довольно долго целовались самым бесстыдным образом, опустив общение до тактильного уровня.

– Господи, как же я мечтаю подстричься, – с жаром выдохнув, не без труда произнесла Мэриэтт. – Ну, рассказывай.

– Сначала уступи моим непристойным домогательствам – иначе я не смогу ни о чем думать. Потом, у меня до сих пор стресс, а вид твоей попы с ямочками удивительно успокаивает.

– Ох, мне надо помыться.

– Не надо. Помнишь, что Наполеон писал Жозефине? «Не мойся, я еду».

– Сумасшедший… Мне правда надо.

– Тогда я с тобой.

Ванная в обсерватории Агнессы неожиданно оказалась сооружением вполне современным и электрифицированным, со светом, насосом и генератором, температура воды из отчаянно фыркавшего смесителя свободно поддавалась регулировке.

– Теперь я знаю, почему женскую фигуру сравнивают с яхтами, – сказал Дин. – У тебя безупречные обводы.