Челтенхэм

Очнулся он, как ему показалось, в то же мгновение и обнаружил, что лежит в полумраке, уткнувшись носом в холодный рельс, и даже не в рельс, а в выпуклую шляпку костыля, который при помощи какой-то железяки прихватывал этот рельс к холодной и шершавой бетонной шпале с орлом на глубоко вдавленном клейме.

Тоннель, практически труба с мутными, туманными стенами. Было немного зябко, явственно сухо, царил полумрак, словно равномерный отсвет в неясной глубине утопленных ламп, единственная, вполне обыкновенного вида колея разбегалась, сжимаясь в точку, в два неразличимых конца. Диноэл поднялся, подвигался, покрутил головой – вроде все цело, – потом выстрелил паутиной из напульсника в ближайший рельс и пошел к стене.

Без толку. Где-то на ладонь рука в эту акварельную размытость еще входит, дальше вязнет, а потом еще плотнее, и втиснуться никакой возможности. Короче, поле – без приборов и оборудования делать нечего.

Диноэл вернулся на пути, еще раз хмуро огляделся и в задумчивости поскреб вновь проклюнувшуюся щетину. Куда идти? Вправо? Влево? И где здесь право и лево? Прямо тоска разбирает. Синдром, столь блистательно описанный Грином, буквально раздирал его надвое, но в итоге неизъяснимая интуиция все же что-то шепнула. Дин медленно, словно через силу, уступая путаным сомнениям, перешагнул тот самый рельс, о который поначалу едва не разбил голову, повернулся вокруг левого плеча, машинально засек время и зашагал вперед, пока что даже не пытаясь хоть как-то осмыслить увиденное.

Впрочем, передышка в челтенхэмских чудесах оказалась невелика – минут пятнадцать, не больше. Позади, из сумрачного тоннельного далека, послышались приближающиеся звуки. Звуки представляли собой негромкое гудение двигателя, то и дело заглушаемое музыкальными фразами, исторгаемыми чьей-то могучей глоткой. Дин, не торопясь, положил руку на рукоять одного из «клинтов». Отойти некуда, но плащ от разных недоразумений защитит, да и не боялся Диноэл недоразумений. Голос не фальшивил в обоих смыслах – певец был явно и неподдельно пьян, и столь же явно обладал несомненным музыкальным слухом, при полном, правда, отсутствии голоса. Диноэл сокрушенно поднял брови – сам он решался что-то напевать разве что под душем, да и то елико возможно тише. Он освободил дорогу и, движимый непогрешимым наитием, продолжил путь в прежнем направлении, слева от рельсов и не очень оглядываясь. Минуты через три с ним поравнялась двухместная самобеглая тележка, конструкцию которой молва приписывает барону Дрезу, или, проще говоря, дрезина с торчащим назад рычагом ручного привода. Дрезина была заставлена коробками, без всякой аккуратности закутанными в брезент, а возлежал на ней здоровенный детина, возрастом ближе к пятидесяти, чем к сорока, в потрепанном песчаном камуфляже, и немилосердно драл горло.

На дальней станции сойду – жратвы нава-а-алом,И хорошо с жратвой наедине

Бродить в полях – Ля! Ля! – накрывшись одея-а-алом!По васильковой адской тишине!

Оказавшись напротив Дина, парень повернулся, дрезина сбросила скорость и неторопливо покатила рядом.

– По васильковой, – пояснил ездок на всякий случай. – Прикинь, девочка такая училась со мной в одном классе – Аня Василькова. И до какого-то времени была она полная страхолюдина. Коряга корягой. Ну, она и страдала. А потом вдруг что-то в ней переменилось, уж чего – не знаю, и стала она первой красавицей – на весь класс. И так ей эта перемена в голову ударила, что до сих пор – а я ее видел лет примерно семь-восемь назад, чего там, бабушка! – она опомниться не может. По-прежнему ведет себя как первая красавица в классе. Вот чего с людьми бывает… Землячок, а чегой-то ты пешедралом? Подсаживайся… На Перекрестках любая тачка не дороже полутораста баков, и без проблем. Ты как, употребляешь?

Нагромождение коробок оказалось двумя ярусами солидного вида картонных упаковок шотландского виски с изображениями старинного парусника и почему-то портретами Дарвина.

– «Гленфиддич». Моя односолодовая погибель, – пояснил верзила. – Девятнадцать лет выдержки. Маленькая слабость, большая статья расхода… но поделать ничего не могу. Нарвался. Привыкание. Пил себе «Чивас Регал» и горя не знал, а тут, по случаю, сдуру взял да попробовал эту байду. Ну и кранты. Уже хрен откажешься, вот оно, лучшее, которое враг хорошего… страшный враг. Будем здоровы… Я тут слышал одну штуку – чуднее не придумаешь. Такая песня… Ничего, что я пою?

– Нормально, – ответил Дин, устраиваясь поудобнее с бутылкой в руке.

– А то не все выносят… Вот смотри: «Над дорогою боевой моей, в вышине орлуют два орла…» Орлуют они у него, представляешь? Какие возможности открываются! В вышине – орлы, чуть ниже – бобруют два бобра, а во глубине – осетруют осетры! Дальше понятно:

Молодцуют молодцы,Мертвецуют мертвецы,И, конечно, жеребцуют жеребцы!

Тебя как зовут-то, друг незнаемый?