Челтенхэм

Рейтары, оставшиеся на северном берегу, угодили под удар давно их поджидавшей конницы конфедератов – удальцы-федералы, рассчитывая разнести противника в пух и прах с наскока, не удосужились провести достаточно глубокой разведки. Словом, разгром вышел полный – не более восьмисот человек возвратились обратно в Лондон.

Лефевр угадал: весть о том, что сын прежнего регента, защитник былых английских традиций смешал с землей и водой превосходящие силы всеми ненавидимой Маргариты, потрясла общество. К Ричарду хлынул поток добровольцев всех мастей и сословий. Тут были и оголодавшие крестьяне, надеявшиеся на лучшую долю, и жившие одной войной безденежные авантюристы, и воспылавшие патриотизмом помещики, и еще пропасть всякого народа. Большинство Ричард отправлял на переформирование и «промывку мозгов», после которой кто угодно превращался в его фанатичного сторонника, некоторым давал оружие сразу.

Сам же Лефевр развил необычайно бурную деятельность и произвел настоящие чудеса на государственном поприще. По его настоянию, хотя и со страшнейшим скандалом, Маргарита пошла на невиданную политическую рокировку: отреклась от престола в пользу принцессы Марии, отцом которой, по крайней мере формально, считался Эдуард V. В это родство мало кто верил, но чисто юридически данный жест выбивал из рук Ричарда очень важный козырь.

Кроме того, министр написал несколько чрезвычайно страстных писем Людовику XI. Король Франции, за своими испанскими заботами несколько подзабывший о благоденствии союза двух родственных держав, сообразил, какой жирный кусок может уплыть из его рук, и принял беспрецедентные меры. Восьмидесятитысячное войско под командованием многоопытного маршала де Круи пересекло границу Англии и двинулось на защиту Лондона.

Тут, наконец, и до йоркских тугодумных либералов дошла немудрящая истина, что пока они судят да рядят о законности династической преемственности, на британский трон безо всякого их спроса и участия может сесть бесцеремонный юнец, который запросто пошлет куда подальше их политическую щепетильность и ученость вместе с ними самими в придачу. И действительно, йоркскую делегацию Ричард принял чрезвычайно холодно, чтобы не сказать – по-хамски.

– Я пятнадцать лет слушаю вашу болтовню, – равнодушно сказал он седобородым оппозиционерам. – Настал час заговорить пушкам, но и теперь вы способны только чесать языки. Это, что ли, ваша заслуга перед отечеством? За это я должен вас уважать? По-моему, вы просто дерьмо. Еще пара недель – и вся Англия станет плевать вам вслед. Действуйте, мать вашу, если хотите этого избежать.

Закаленные в политических баталиях ветераны оппозиции онемели. Глостер мало походил на того неоперившегося птенца, которому они с высоты своего опыта собирались дать несколько отеческих советов.

– Черт с вами, – продолжал новоявленный регент. – Мне нужны люди на севере. Во-первых, для переговоров с Нортумберлендом и его католиками, во-вторых, на шведскую границу – этот Харальд, или как там его, спит и видит, какую он заварит кашу, как только мы тут все передеремся. Поддержите меня, это ваш последний шанс. Если же нет – я оставлю одни воспоминания от вашей йоркской богадельни.

* * *

Накануне у Ричарда состоялась еще одна беседа, где пришлось затронуть религиозную тему. Сидя в злополучном Уикенхэмском аббатстве, он приказал привести к себе бывшего настоятеля этого аббатства, отца Оливера, который и предстал перед ним в помещении Верхней Трапезной, одном из немногих помещений с уцелевшей крышей.

Преподобный Оливер был абсолютно лысым, тучным, одышливым человечком неопределенного возраста – в ту пору никому бы и в голову не пришло, что это будущий епископ Ковентри. Почтенный прелат в буквальном смысле слова трясся от страха. Его детство в глубоко верующей католической семье было овеяно легендами о тех злодеяниях и насилиях, которые безумный король Генрих и протестантская инквизиция творили над истинной церковью. Его юность совпала с той склокой, которую Первый регент и вся англиканская церковь вела с Римом и которая лишила его аббатства. Теперь не иначе как сам дьявол принес сюда Глостера-младшего – вот уж кто протестант из протестантов, бич божий, – по дороге в свою же бывшую обитель отец Оливер имел возможность убедиться, что разговоры этого бешеного молодца о тысяче кольев – не пустые слова, и никакая знатность и былые заслуги тут не защитят. А если он узнает, чем тут занимались вновь собравшиеся монахи со своим настоятелем? Оливер уже видел перед собой аккуратно обтесанный кол и зачарованно твердил: «В руки твои предаю дух мой, в руки твои предаю дух мой…», и образы мучеников первых лет христианства теснились перед его глазами.