Через не могу

С ней, Николас, жутко теперь бывает — как будто мы обе стоим на краю могилы. То вдруг ей показалось, что мы в Финляндии, на даче, как перед революцией, — "Закрывай окна, а то там финны ходят". То сидит, собравшись в дорогу, прижав к себе вещи: альбом с рождественскими открытками, пачку печенья, спрашивает озабоченно: "А когда нас по домам-то?" А то вдруг начинает одеваться, натягивает пальто. "Бабушка! Ночь на дворе". — "Да знаю (раздраженно), что я, ребенок... Немцы придут, так вы, небось, все сбежите, оставите меня на по- руганье..."(!)

Бабушка! Да я когда-нибудь тебя оставляла?!!

Что? Не слышу, дорогая.

Мне вдруг сейчас вспомнилось: в вымытом хлоркой коридоре поликлиники, после двухчасового томле­ния в очереди, убивающего решимость, мы с бабушкой стоим перед дверью зубоврачебного кабинета, где через несколько минут начнут не спеша удалять мой засидевшийся молочный зуб, без укола, без новокаина, без обезболивания. И меня уже знобит в предчувствии бездушного крика: "Сле­дующий!"

Бабушка, миленькая, давай уйдем, ну пожа­луйста, я не могу!..

И она смотрит на меня на все решившимися голубыми глазами и говорит бесповоротно:

А ты — ЧЕРЕЗ НЕ МОГУ.

Вот это, пожалуй, единственное, чему она меня научила.

Конечно, я могла никому не рассказывать про свое злодейство, но мне нужно было чье-нибудь утешение: "Забудь. Ты — не душительница старух!" Русским такое рассказать невозможно. Я попробовала на одном своем приятеле, самом отпетом, — алкоголизм, дебоширство, бесхозные дети от Тайги до Британ­ских морей... и даже он был шокирован. Муж увидел, что я расстроена, и говорит:

А потому что как свой крест несешь?! Разве кресты так носят? Надо, чтобы он как штык стоял, как флаг! А у тебя?.. Клонится, за кочки цепляется... Тьфу, противно смотреть!..

Так что вся надежда, Ник, на Вашу иностранность.

Целую и посылаю остатки записей.

Аня

Еще один веселый блокадный вечер начался со слез, бабушкиныхО). Она вернулась с собрания жильцов, поздно — Люлюша уже забралась в свой квадрат. Из обрывков разговора, который я под­слушивала, выглядывая из-за Нотр-Дама, как химера, стало ясно, что Ленинград готовятся сдать немцам. И я слышала, что бабушка, чьим единственным ругательством было "черт собачий", сказала сквозь слезы: "Сволочи! Вот сволочи!" — как соседка Свинтусова. И от этого злобного слова у меня мурашки пошли по спине.

На собрании бабушку учили тактике уличного боя. Более того, она объявила маме и Люлюше, что на балконе будет установлен пулемет и она, как "ответственная квартиросъемщица" (Осип, салют!), назначена пулеметчицей. Тут обе слушательницы на­чали так смеяться, что грех было не воспользоваться случаем. Я вылетела из-за шкафа, кувырнулась в квадрат и каталась там от хохота, пока кресла не раздвинулись и мы с Люлюшей не оказались на полу.

Кажется, в один из этих дней раздался в нашу дверь легкий, не условный стук. Бабушка, в отличие от остальных все еще готовая схватиться со смертью, долго визитера не впускала. Наконец вошел стран­ный солдат в замызганной, нестандартной какой-то форме, стащил с головы пилотку (это зимой!) и сказал простуженно: "Здравствуйте, Апочка!"

Дальше на несколько секунд я отвлеклась от их разговора, чтобы насмерть влюбиться — такое лицо я видела потом только однажды, у юного Жерара Филиппа. Трагически красивое лицо. Я опомнилась, когда увидела, что бабушка в чем-то категорически ему отказывает.

Нет, Кирилл! — и головой, руками, всем телом — НЕТ!

Тетя Апа! — вдруг заговорил мой принц, как Гарик Свинтусов... Штрафбат... смерть... Они бросают в бой без винтовок!

(Я лихорадочно пыталась представить: бросают? Как бросают? Сбрасывают с парашютами?!)

Тш-ш, тш-ш! — зашипела бабушка. На лице ее отразилась такая сердитая паника, как будто ребенок, всегда "считавшийся" здоровым, вдруг отвернул край рубашки и показал гноящуюся рану.

Пришелец послушно зашептал: Только до утра... Комендантский час... Патрули и мороз...

И бабушка, со страстью: Ребенок!.. Рисковать?!., и: "Ты же дезертир!"

Тут он взглянул на меня. Слово "дезертир" меня парализовало. Дезертир — хуже фашиста, и я отвела глаза.

Волнение ушло с лица моего принца, оно стало мертвенно спокойным. Оно отчуждалось с каждой секундой. Оно становилось чужим не только бабуш­ке, но и мне... О, вернись! Ведь я не смогу забыть тебя всю жизнь!

Он медленно, медленно надевал пилотку. А когда бабушка нетерпеливо перекрестила его, зло ус­мехнулся и вышел. (То eternity.)

Дальше как будто все произошло так: канонерская лодка "Вира" (название непонятно) застряла в Ладожском озере на ремонте и зазимовала во льду. "В кейптаунском порту, с пробоиной в борту 'Жан- нетта ' обновляла такелаж¹¹... "Команда корабля решила взять шефство над одной из школ осажденного города". Божий перст указал на Первую мужскую гимназию.