Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

«Всякая мелочь, которую можно использовать против Америки, раздувается. Каждый их мелкий промах превращается в преступление… Мне пришлось недавно быть в Париже на небольшой встрече писателей и политиков, где была затронута эта тема, – и в моей памяти сохранилась речь одного из участников совещания, француза-социалиста. С фактами в руках он показывал, что вся большая восстановительная работа, проделанная Францией за последние годы, стала возможной только благодаря помощи, которая широким потоком шла из Америки»[746].

До личного разрыва между Далиным и Николаевским дело не дошло, но оба они были к этому близки. Николаевский жаловался супруге Далина, с которой находился в дружеских отношениях: «Я хотел и хочу совместной работы и делаю больше, чем в моих силах, чтобы не допустить разрыва», но Далин «на разрыв гонит. Это он на практике не хочет ни с кем считаться и совершенно по-диктаторски ставит» всех перед «фактами, последствия кот[орых] самым тяжким образом отражаются на общем деле… Несмотря на все сказанное, я считаю, что у нас достаточно общего, чтобы хотеть идти вместе. Но пусть он не думает, что это желание определяется признанием его в какой-то степени правым. Менее всего!»

[747]

Дискуссия о характере участия в Лиге борьбы за народную свободу сквозила также в переписке между Николаевским и Алдановым. В ответ на приглашение войти в Лигу Алданов ответил, что он сможет принять в ней участие, только если в качестве критерия приема будет установлена политическая ориентация той или иной группы или человека в период войны, поскольку он решительно возражает против участия в Лиге бывших власовцев[748]. Николаевский возражал. Он считал, что этот фактор не следует принимать во внимание, если кандидаты на вступление честно и искренне принимают программу Лиги, однако делал оговорку:

«В Лигу не смогут, конечно, быть приняты лица, принимавшие участие в насильнических погромах или морально недопустимых актах, как то бывшие участники карательных отрядов, отрядов СС, отрядов полиции или пропаганды нацизма и т. п.».

В то же время в качестве главного критерия он называл «готовность отдать свои силы на борьбу как с советским коммунизмом, так и со всеми реставраторскими и иными антидемократическими тенденциями во имя народной свободы в России».

Алданов в конечном итоге в Лигу не вошел.

Николаевский прилагал усилия, чтобы к Лиге присоединился Заграничный комитет Трудовой народно-социалистической партии. Эта неонародническая партия городской интеллигенции была создана во время революции 1905–1907 гг. и отличалась от народников тем, что отвергала террор как средство политической борьбы. Она прекратила существование в 1918 г., но в эмиграции некоторые бывшие ее деятели создали свою организацию, незначительную по численности, но все же включавшую нескольких известных деятелей (как раз с нею был связан и Алданов). Однако народные социалисты, с подачи Алданова, соглашались присоединиться к Лиге в случае соблюдения обязательного условия о том, что «в Лигу не могут входить лица, сотрудничавшие в период войны с немцами или выражавшие им сочувствие – независимо от побуждений, которыми эти лица руководствовались»[749].

Так что Лига не смогла стать центром притяжения всех групп демократически настроенной эмиграции.

Николаевский в кругу эмигрантов

Застой в деятельности эмигрантских политических организаций был связан с тем, что нынешние эмигранты не в состоянии были перешагнуть через политические расхождения прошлого, несмотря на прошедшие годы[750]. Гуль вспоминал, например, что у Николаевского были плохие отношения с Керенским, несмотря на их сотрудничество в руководстве Лиги. Однажды на заседании руководства, когда Керенский что-то сказал о морали, Николаевский его перебил: «После дела Корнилова у вас нет права говорить о морали». Николаевский имел в виду провокаторскую позицию Керенского во время вооруженного выступления генерала Корнилова в августе 1917 г., когда Керенский вызвал Корнилова для подавления революции в столице, а затем сделал вид, что не вызывал его, и к тому же обвинил в контрреволюционном мятеже. «Я был удивлен, – продолжал Гуль, – что Керенский никак не реагировал, промолчал».

Наиболее близкие отношения сложились у Бориса Ивановича с перебравшимся по настоянию Николаевского и Бургиной осенью 1948 г. в США Церетели. Гуль вспоминал:

«Церетели хорошо, дружески относился к Б.И., как к верному другу. Николаевский же необычайно заботливо и трогательно любил «Ираклия» (как его всегда называл). Это была высокая дружба. Как рыдал Б.И., когда в Нью-Йорке Ираклий Георгиевич умер!»[751]