Черное копье

Сильны и выносливы оказались специально отобранные Берелем воины многих племён; даже неутомимым гномам приходилось порой нелегко, Фолко же и вовсе держался одной лишь силой воли; когда к вечеру начинало сводить мышцы от долгой скачки, когда после остановки на ночлег ещё приходилось разбивать лагерь и готовить пищу, он находил отдых в странном воспарении духа от мелких земных дел к величественным картинам Основ Мира; он приказывал себе увидеть Валинор, или Элдамар, или Тол Эрессею; и он оказывался словно в двух мирах одновременно – в одном, механически выполнял нелёгкую повседневную работу, в другом же, странствовал по давным-давно закрытым для смертного Путям; он подозревал, что не иначе как Олорин вновь стал помогать ему.

Это умение открылось неожиданно, на десятый день пути отряда, когда усталость овладела хоббитом до такой степени, что в нём угасли все мысли, кроме тупого желания дотащиться до грубошёрстной подстилки, брошенной на землю. Однако, когда его голова коснулась заменявшего подушку свернутого плаща, он не провалился, как прошлой ночью, в пустое чёрное безмолвие; его внутреннему взору неожиданно явилась высокая облачённая в белое фигура; лицо её скрывал мягкий полумрак, однако Фолко тотчас узнал мага. Олорин сделал широкий, словно приглашающий жест и тотчас исчез; хоббит ощутил себя стоящим перед исполинскими воротами, очертания которых терялись в окружающей мгле; и нужно было открыть их, а для этого как можно скорее отрешиться от ноющей боли в ногах и бурчания несытого желудка; от жёсткости наспех устроенной постели и липкого, ползущего над самой землёй предвечернего холода… Нужно было о многом забыть и многое вспомнить, и чья-то могучая воля звала, манила хоббита, подвигая его испытать силой своей мысли крепость наглухо закрытых для тысяч и тысяч Ворот. И он внял призыву, и внешний мир стал мало-помалу гаснуть в его мысленном взоре; усилие за усилием, движение воли за движением воли, он освобождался от оков плоти; это оказалось довольно легко – достаточно было сосредоточиться на странном узоре этих Ворот, забывая обо всём остальном; и, когда он мысленно приказал им открыться, створки беззвучно разошлись в стороны (однако хоббит успел ощутить чью-то могучую волю, помогавшую ему в этом); перед ним раскрылись неоглядные дали – словно парящий орел, взирал он на распростёршиеся под ним пространства…

Он видел море – великое, угрюмое, вечное в своей свирепой мощи, охраняющее подступы к прекрасным землям; его взгляд отыскал среди катящихся валов серую пелену тумана, перечеркнувшую простор; зыбкой и непрочной казалась она, однако Фолко сразу же понял, что эту призрачную преграду не одолеть и крепчайшим таранам – перед ней оказался бы бессилен даже Гронд, Молот Подземного мира, ибо это была Черта, Пелост по-эльфийски, ещё именуемая Рамандуне, Стена Заката. С севера на юг протянулась она, появляясь из затянувшей полуденный горизонт дымки и исчезая в сумраке полуночи; и от неё начинался Прямой Путь. Взгляд хоббита миновал Черту, и вот, как в давнишнем его видении ещё по дороге через Арнор, он увидел белую полосу прибоя и гладкие чёрные стены исполинских гор и понял, что странствие его мысли привело его даже за Тол Эрессею, к берегам Благословенной Земли. Он видел тонкие, казавшиеся сотканными из света, перевитые хрустальными нитями башни Тириона, пролетел над гигантской аркой Алквалонде в гавани Телери; грозные бастионы, воздвигнутые ещё в дни бегства Моргота и отправления Двух Деревьев, остались позади; узкая долина кончалась, незримая тропа вывела его на обширную сияющую равнину, и долго после этого казалось ему, что он никогда не увидит ничего более прекрасного; и яркость красок, и чистота небес, и благоухание лугов были неописуемы и невыразимы, и сладкое, неведомое чувство овладело им при виде навсегда потерянного для смертных Заокраинного Запада. Звуки чудесной музыки, в которой, казалось, сливалась и разворачивалась вся история этого мира с его радостями и горестями, донеслись до его слуха; и согласное пение многих чистых голосов, и золотое сияние, разлитое над Валмаром, и смутные фигуры, прекрасные, но неразличимые в деталях, открылись его внутреннему взгляду; и он воззвал к Олорину, умоляя простить его за несдержанные слова во время их последней встречи, ибо Майар показал хоббиту, во имя чего совершается их поход; красота нуждалась в защите, и сознание того, что этот прекрасный мир сейчас вновь, как и три века назад, зависит от упорства хоббита и его друзей, давало новые силы…

Так продолжалось каждую ночь, пока силы Фолко не восстановились. Олорин на миг появился перед ним в его видениях, простившись с хоббитом на краткое время; но прекрасные сны теперь не оставляли Фолко, и способность вызывать их по собственному желанию осталась с ним навсегда.

Тем временем отряд постепенно приближался к горам. Они шли по самой границе леса и степи, и на пятнадцатый день пути, когда по утрам с севера ощутимо потянуло холодом, им повстречался кочевой истерлингский род.