Черное солнце

…Это было 28 февраля. Позже его назовут «последним днем Веймарской республики», но на самом деле, эта республика исчезла в конце января того же года, когда Гитлер пришел к власти. В тот февральский день я, несмотря на протесты Эдварда, поехала в Берлин одна. Предлог у меня был более, чем серьезный – я записалась в салон красоты, где мне должны были сделать модную короткую стрижку. Если уложить волосы «мягкими волнами», то вы несомненно попадете в число самых модных девушек. Помню, как перед моим уходом я спорила с Эдвардом, доказывая, что теперь короткая дамская стрижка – такая же необходимость, как высокий рост, хорошее сложение и голубые глаза у арийцев. Было и смешно и грустно смотреть, как он уверял меня не обстригать волосы, говоря, что они очень красивые, но мы оба знали, что и ему, и мне необходимо стать «истинными немцами». И чем скорее – и больше – мы сольемся с беспокойными толпами людей на улицах Берлина, тем лучше для нас. Я задержалась в городе гораздо дольше, чем планировала. Любой хороший агент знает, что помимо языка той страны, в которой он выполняет задание, очень важно владеть невербальной стороной общения. Именно поэтому после парикмахерской я долго гуляла по улицам города, рассматривала прохожих – мужчин, женщин, детей. Кто-то торопливо перебегал улицу, кто-то ждал трамвай на булыжной мостовой, а один мальчик, лет восьми, выбежал на улицу из булочной и едва не упал, пытаясь на ходу поправить непонятно как оказавшуюся на его голове большую кепку. Он улыбался так задорно и счастливо, что мне показалось, будто тревога, которая окутывала Берлине со всех сторон, растворилась. Сейчас странно об этом вспоминать, но до 1933 года Берлин обладал огромной славой, которая ничуть не уступала легендам, сложенным о Лондоне или Париже. Берлин влюблял в себя множество людей, именно здесь люди самых разных взглядов и предпочтений чувствовали себя свободно и легко. Не случайно Кристофер Ишервуд позже скажет об этом городе: «Берлин значил – мальчики».

О пожаре в Рейхстаге стало известно около десяти вечера. Я была в толпе прохожих, замерших при виде бушующего огня. Пламя вырывалось сквозь купол, сжигая великолепное здание изнутри. Как завороженные, мы следили за огненным представлением. И это было именно представление. На него пожаловали самые «первые люди» – я видела как стремительно, почти шаг в шаг, Гитлер и Геббельс подошли к Герингу, который уже был у здания. Они о чем-то говорили и Гитлер резко взмахнул правой рукой. Черная чёлка упала ему на лицо, и он снова гневно поднял руку.

…Огонь тушили несколько часов, и еще до того, как пламя затихло, Геринг объявил, что это был поджог. Во всем обвинили коммуниста Маринуса ван дер Люббе и еще нескольких человек. После «суда» Маринуса, которого многие считали неуравновешенным пироманом, казнили. Отсечение головы. Но это было позже, осенью. А на следующий день, в первый день весны, по указанию Гитлера, были подписаны указы, ограничивающие неприкосновенность личности и собственности, свободу слова, печати и тайну переписки. Начались массовые аресты, были открыты «дикие тюрьмы». Это стало началом террора. Когда я вернулась в Груневальд, Эдвард ходил по комнате как часовой, шаг за шагом измеряя ее своими длинными ногами. Увидев меня, он остановился и закрыл глаза, что-то прошептав. А я, помню, не могла перестать улыбаться. Мне снова стало очень страшно. За себя и за нас. И за мальчика с батоном в руке, который, может быть, так и не дорастет до своей большой кепки.

Глава 10

– Где ты была? – вопрос прозвучал резко, но Элисон этого будто не слышала.

– Рейхстаг горит, – только и смогла произнести она, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Сбросив маленькую черную сумочку, на которой еще блестели дождевые капли с руки в кресло, девушка быстрым шагом подошла к радиоприемнику, и остановилась.

Конечно! Как она могла забыть? Нужно составить сообщение, согласно таблицам для бухштабированию, и только потом передавать его в центр. Эл тяжело вздохнула. Какая глупость! Если так пойдет и дальше, ей не стать хорошим разведчиком. И тогда…кто знает, где она окажется? Может быть, ее, как и сотни других людей, затолкают в грузовик и увезут в одну из тюрем на пытки? Эшби отошла от радиоприемника и не глядя села на край дивана.

– Я видела их. Гитлер, Геббельс и Геринг. Геринг бы там раньше остальных. Как думаешь, это…

– Поджог? Вполне возможно, – Милн спрятал руки в карманы брюк и посмотрел на Элис.

Черная плотная юбка закрывала ее колени, а пальцы ног упирались в ковер почти вертикально, словно она была балериной, которая готовится к выступлению. Но Эл выглядела так, словно не чувствовала своей неудобной позы. Она смотрела прямо перед собой и что-то говорила, но голоса не было слышно, – только видно движение губ. Волнистая прядь остриженных волос упала на лоб, похожая в свете настольной лампы на медный луч закатного солнца.

Милн посмотрел на носки своих домашних туфель.

– Я был там.

Прошло несколько секунд, прежде чем Элис ответила.