Черное солнце

Проходя мимо, Эдвард напомнил Элисон, что они выезжают ровно в 21:00. Потом он поднялся наверх, зашел в кабинет, закрыл дверь, достал из кармана брюк маленький листок с истертыми на сгибах линиями, снова подробно рассмотрел собственный чертеж, – губы его беззвучно шевелились, когда он повторял расположение входов, – и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Он едет в лагерь Дахау с пистолетом «Вальтер Р-38» и кинжалом, которым нацисты награждали «героев» своей кровавой планеты. И если бы они были людьми, девиз, высеченный готическим шрифтом на клинке кинжала – «meine Ehre heisst Treue», что означало «моя честь – это верность», мог действительно что-то значить.

Дорога до городка Дахау, что расположен в семнадцати километрах от Мюнхена, заняла около пяти часов. Говорить было не о чем или, что вероятнее всего, Эл и Эд упорно делали вид, что так оно и есть. Тягостная тишина прервалась лишь однажды, когда Элисон неловко завела разговор о том, для чего она уезжает по утрам из дома.

– …Я все еще надеюсь узнать хоть что-нибудь о Стиве. Ты должен меня понять, тем более, фрау Берхен…

– Фрау Берхен?! – крик Эдварда был таким громким, что Элисон вздрогнула, – Агна, ты сошла с ума?! Ты хотя бы немного представляешь, какая это опасность? Или мне рассказать тебе о том, где разгружают грузовики гестапо и что становится с теми, кого сажают в них как… – Эдвард был в такой ярости, что не смог закончить фразу. Помолчав, он спросил:

– Долго ты хотела молчать и об этом? – Милн посмотрел в зеркало заднего вида в поисках Элисон, забыв о том, что она сидит рядом с ним, и он не сможет увидеть ее в зеркальном прямоугольнике.

– Что?

– Агна, это невыносимо! Ты же молчишь обо всем, уходишь и молчишь!

– Спасибо, что…

– «Спасибо»? Снова?

Голос Милна был полон крайнего изумления. Он помолчал, а потом рассмеялся. Сначала тихо, почти беззвучно, но через несколько секунд грянул такой хохот, от которого у него на глазах едва не выступили слезы. Ему даже пришлось остановить машину, чтобы не съехать с пустынной дороги. Нервный смех прекратился так же внезапно, как и начался. Остаток пути Эл и Эд молчали.

* * *

Оказавшись в Дахау, Эд съехал с дороги, уводя автомобиль в лес, – их ни в коем случае не должны были заметить. Отъехав на достаточное расстояние, Милн включил фонарь, вышел из машины, открыл багажник, затем – свою дорожную сумку. После нескольких минут тишины, он оглянулся, отыскивая в непроглядной темноте Элисон, хотя в этом не было необходимости: девушка стояла напротив Милна и ошеломленно смотрела на него. Китель штандартенфюрера, – полковника плавно облегал его фигуру, делая Эдварда практически неузнаваемым.

Осветив светом фонаря Элисон, он кивнул: темно-серые брюки из грубой шерсти, белая рубашка, туго застегнутая под самым горлом и черный пиджак поразительно изменили Эл. И, если не вглядываться в ее красивое бледное лицо, то она вполне могла сойти за ту, кого ей предстояло изобразить – новую надзирательницу концлагеря Дахау.

Эдварду и Элисон нужно было идти, бежать, вслед за короткой летней ночью. Но они застыли на минуту, обмениваясь пристальным взглядом. Наконец Милн, крепко взяв ладонь Элисон в свою теплую руку, тихо поднялся на дорогу, и, освещая путь фонарем, мягко зашагал вперед. Элисон шла следом, шаг в шаг.

До бетонного забора лагеря они дошли быстро, но гораздо больше времени у них ушло на поиски входа. Благодаря своим источникам в Берлине, Харри знал, что Вэккерле, первый комендант Дахау, был с позором уволен из лагеря, а будущий, – Эйке, пока находился в сумасшедшем доме в качестве пациента, и еще не мог знать, что скоро сам Гиммлер вытащит его оттуда и переведет на должность коменданта Дахау, где его остервенелая преданность и дотошность недавно установленным идеалам впечатлит даже покровителя, а в историю он войдет как один из самых жестоких и беспощадных преступников, от рук и распоряжений которого погибнет множество людей самых разных национальностей, точно сосчитать их число будет не под силу и через десятилетия после падения режима.

Время неумолимо неслось вперед, а они все никак не могли найти способ проникнуть в лагерь. Отдышавшись, они снова пошли вдоль бетонного забора, как вдруг их настиг свирепый собачий лай и окрик охранника, вероятно, совершавшего обход. Прозвучал звук взведенного оружейного курка, дуло уперлось в живот Кёльнера. Агну охранник осветил светом фонаря, слишком яркого, чтобы его можно было выдержать хотя бы непродолжительное время.

Их грубо затащили на территорию лагеря, приказали стоять на месте. В окружающей темноте и бликах фонаря Харри пытался разглядеть фигуру Агны, но ему никак это не удавалось. Вдруг дуло ружья отвели от него, охранник вытянулся по стойке, щелкнул каблуками, воздевая руку вверх под углом в сорок пять градусов. Верный сын нацистов, онемевший при виде самого штандартенфюрера, он безумно пялился на Кёльнера, наверняка ругая себя за столь грубое обращение с высоким чином.

Харри посмотрел в выпуклые глаза охранника, которому было от силы лет двадцать, и зло улыбнулся.

* * *