Черные листья

Сейчас, лежа на диванчике в полутемном кабинете (тусклый свет падал в окно лишь от плафона, висевшего над входом в шахтоуправление), Кирилл смотрел на едва различимую в густых сумерках картину и не мог оторвать от нее глаз. Смотрел и испытывал удивительное чувство какой-то духовной связи с углекопом, тоже, как казалось Кириллу, глядевшим на него, Кирилла, понимающе и сочувствующе. Углекоп будто говорил: «Мы оба с тобой несчастные люди: я — в прошлом, ты — в настоящем. Может быть, у нашего несчастья различные корни, но ни в моей, ни в твоей душе нет ничего, что могло бы нас согреть…»

Никогда прежде Кирилл не разрешал себе такой роскоши, как поддаться чувству жалости к своей собственной персоне. Такое чувство, по его глубокому убеждению, было недостойно мужчины. В минуты, когда тебе трудно, когда кто-нибудь нанес тебе обиду, надо ожесточаться, считал Кирилл, а не раскисать. Ожесточение всегда поможет остаться самим собой — это, как дважды два.

Однако сейчас на какое-то время он не мог совладать с подступившим к сердцу желанием посетовать на свою судьбу и поддаться сладкому чувству жалости. Почему так получилось, что на него один за другим обрушились удары, от которых он не в силах был защищаться? Это же факт, что в случае с батеевской установкой он остался в одиночестве! Это ему бросили в глаза: «За вашим караваном, Кирилл Александрович, в огонь и в воду не пойдем. Не с ноги…» И кто бросил? Шахтеры, о которых он, главным образом, и беспокоился (он сейчас верил, что беспокоился именно о них), ради которых и высказал свое принципиальное мнение!

А что говорили ему Костров и Тарасов? Карьерист, честолюбец, эгоист… Все, все против него. А теперь и Ива. Даже не попыталась остановить, когда он уходил. Ей, оказывается, все равно, останется он или нет. Будто и не было долгих лет, прожитых под одной крышей. Иди, мол, броди, как бездомная собака. Скатертью тебе дорожка! Мне и без тебя будет не хуже…

Сцена сегодня произошла мерзкая, но если бы Кирилл вовремя остановился, ничего особенного, наверное, не случилось бы. Однако остановиться он не мог — что-то ему помешало это сделать. Возможно, все растущая неприязнь к Иве, все увеличивающееся к ней отчуждение.

Приехав сегодня домой пообедать (после чего он снова собирался на шахту), Кирилл Ивы не застал. Не долго думая, он позвонил в школу. Оттуда ответили: «У Кашировой последних уроков не было, она ушла часа полтора назад».

Кирилл сразу взорвался. Где же она так долго шляется? А потом придет и начнет старую песню: «У меня был педсовет, я проводила родительское собрание, меня задержал завуч…»

Поискав в холодильнике какую-нибудь снедь и ничего там не обнаружив, Кирилл, несколько раз в сердцах чертыхнувшись, вышел на улицу и направился к табачному киоску за сигаретами. И тут, в конце переулка, увидел Иву и Павла Селянина. Они шли под руку, о чем-то беседуя. Павел, заглядывая в лицо Ивы, улыбался, а она казалась необыкновенно оживленной и радостной. В первое мгновение у Кирилла возникла мысль подойти к ним и как ни в чем не бывало спросить: «Прогуливаетесь? Наслаждаетесь природой?» И посмотреть: смутятся они или нет? Возможно, встреча их все же случайна и этому не стоит придавать значения? Но Ива ушла из школы почти два часа назад… Где же она была все это время?

Кирилл быстро направился домой. Он посмотрит, чем все это кончится. Скажет ли Ива сама о своей встрече с Павлом. А если…

Ива встретилась с Павлом совсем случайно. Она действительно ушла из школы раньше обычного и решила зайти в парикмахерскую. Там она и просидела в ожидании своей очереди. А когда подстриглась и почти бегом направилась домой, тревожась, что Кирилл ее может поджидать, неожиданно услышала:

— Ива!

Она оглянулась. Приветливо помахивая рукой, к ней подходил Павел. С тех пор, как она с Кириллом была у них на свадьбе, Ива ни разу его не видела. И теперь искренне ему обрадовалась. Павел тоже был ей рад: Ива видела это по его улыбке — открытой, почти сияющей. На какое-то время она даже забыла, что ей надо торопиться, на какое-то время тревога ее как будто угасла.

— Мне кажется, что я не видел тебя сто лет, Ива, — поздоровавшись и взяв ее под руку, сказал Павел. — Как ты живешь?

— Все так же, — ответила Ива. И в свою очередь спросила: — А ты?

— Я — хорошо. Очень хорошо! — добавил он. — Почему ты никогда к нам не зайдешь? Клаша всегда будет тебе рада, не говоря уж обо мне.

— Как с институтом? — спросила Ива.

— Все в порядке. Готовлюсь к государственным. Клаша здорово мне помогает. И, главным образом, знаешь чем? Своей настойчивостью. «Павел, садись за книги! Павел, марш на консультацию! Павел, перестань сидеть, уткнувшись в телевизор, — у тебя нет для этого времени!» Настоящий деспот.