Черные листья

— Лучше, если еще заслужу, в приказах отмечайте по-скромненькому, а не на досках Почета. Иначе буду работать вполсилы, это мое последнее слово…

Да, не шибко повезло в жизни машинисту струга Ричарду Голопузикову, не шибко. И сколько ни убеждали его умные люди: плюнь ты на все это, дело ведь в том, чем украшаешь свое имя, — Голопузиков отрешиться от мнимого своего позора не мог, а менять фамилию не хотел лишь по одной причине — нельзя, думал он, зачеркивать память о своем отце, не имеет он на это никакого права. И нес он свой тяжкий крест, и знал, что будет нести его до конца.

…Горный мастер снова подошел к приводу, спросил у машиниста:

— Знаешь, сколько струг должен проходить за одну секунду?

— По идее, — ответил Ричард, — один и восемь сотых метра.

— По идее? Почему — по идее?

— Ну, по разным там выкладкам. По теории, значит.

— А практически? Сколько он проходит практически?

Голопузиков покосился на хронометр, который Павел зажал в левой руке, мельком взглянул в блокнотик, испещренный мелкими цифрами. И недовольно проворчал:

— Не секунды и метры, товарищ инженер, добываем, а уголь. Уголь считать надо, а не секунды и метры. Или теперь на нашем фронте все пойдет по-другому? Все по-новому пойдет?

— По-новому, Ричард, правильно ты говоришь.

— Секунды и метры будем считать?

— Секунды и метры. Не нравится?

— Дело горного мастера. Мы люди подчиненные. Скажут нам: считайте звезды на небе — будем считать… Когда на-гора́ поднимемся.

— Звезды пускай астрономы считают, Ричард. А нам с тобой придется другим делом заниматься. Какая протяженность лавы, знаешь?

— Знаю. Сто восемьдесят.

Павел снова взглянул в блокнот:

— Значит, сто девяносто четыре секунды туда, сто девяносто четыре — обратно. Так? Попробуем?

— Попробуем. Чего не попробовать?

Он теперь уже более внимательно, с явным и неподдельным интересом посмотрел на Павла: чего это, мол, затевает новоиспеченный инженер, чего он от Ричарда Голопузикова хочет? Может, стоит этому инженеру рассказать, кто есть такой Голопузиков? Когда он только стал на новую струговую установку, Устя давала за смену сто пятьдесят, от силы сто семьдесят тонн. Сейчас — двести, двести пятьдесят, а то и больше Ричард Голопузиков берет без промаху. Мало? А ну-ка пускай попробует горный мастер сказать, что это мало! Тогда Ричард Голопузиков подкинет ему вопросец: «Будьте любезны, дорогой товарищ, ответить: сколько вы на Усте отхватывали на участке Каширова, то есть именно там, откуда Устю проводили без особых почестей? Ха-ха, молчите? Стыдненько?»

Однако горный мастер, наверное, думал о другом. Вот он сам остановил струг у начала лавы и показал Ричарду на хронометр:

— Смотри… А теперь давай. Пуск!

— Пуск! — повторил Ричард.

И почему-то невольно напрягся, сразу забыв обо всем на свете, и ни о чем другом уже не думал, прислушиваясь, как там, в глубине лавы, струг режет уголь и грохот постепенно затихает, словно тонет в темных, плотных волнах. А горный мастер направил луч «головки» на хронометр, и Ричард видит, как неумолимо бежит стрелка. По-сумасшедшему быстро! Где сейчас струг? Примерно на половине пути? Или дальше? Селянин вслух, словно лишь для себя, а на самом деле, наверное, специально для Голопузикова, громко отсчитывает:

— Шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят…

Если бы было можно, Ричард кинулся бы в эту минуту к стругу, чтобы своими глазами взглянуть, как там идут дела. Вдруг что-нибудь с рештаками, или вдруг что-нибудь с кровлей, или какой-нибудь нерасторопный обалдуй напортачит с передвижной крепью, и все застопорится, и оттуда, из глубины лавы, раздастся истошный вопль: «Стоп! Стоп, тебе говорят!»

И только об этом подумал, как сразу же услышал:

— Стоп!

Ричард остановил струг, с тревогой посмотрел на горного мастера.

— Вот оно, — сказал он. — Считай не считай, а выше себя не прыгнешь.

Ничего не ответив, Павел пополз по лаве. И первый, кого он увидел, был Никита Комов. Лежа на боку, Никита лопатой бросал штыб и породу на рештаки, зачищая лаву Он тоже увидал Павла, но не обратил на него никакого внимания. Работал Комов ловко, без видимого напряжения и, кажется, даже что-то напевал. Но лоб у него уже мокрый от пота и на глаза натекли тоненькие грязные струйки.

Павел хотел было обминуть Никиту, однако тот неожиданно сказал:

— Осторожно. Кумпол на кумполе. Где ни стукнешь, везде бунит. Чего стал струг?

— Не знаю, — ответил Павел.

— А горному мастеру положено знать все, — буркнул Никита.

— Положено, — согласился Павел. — Да и рабочим тоже не мешает.

— Рабочим? Товарищ Симкин другого мнения. Товарищ Симкин говорит примерно так: «Кому что положено, тот тем и должен заниматься. А если каждый будет совать свой нос не в свое дело — получится не работа, а кордебалет…» Ты, выходит, с ним не согласен?

— Не согласен, Никита.

— Чудно́! — Никита взглянул на Павла так, словно впервые его видел. — Чудно, — повторил он. — Выходит, ты считаешь, что гроз должен не только гидродомкраты передвигать и шуровать лопатой, но и еще кое-что кумекать? А к чему ему это?