Черные листья

— Чего меня напихивать всякими там кашами-супами, ежели я — человек, можно сказать, безработный! В Америке с таких, как я, шкуру с живого сдирают, ясно? За укол — монету, за таблетку — монету, за прибытие врача — куш! А вы что? Ешь, Шикулин, пей, Шикулин, отдыхай, Шикулин, других забот у тебя тут нет.

— Ты в Америке-то был, Александр Семеныч? — улыбаясь, спрашивает Марья Власьевна. — Рассказал бы, как там и что.

— Не был я там и быть не желаю, — ворчал Шикулин. — Из Канады к нам горняк ихний приезжал, порассказывал.

Попал как-то в больницу с воспалением легких, ободрали, говорит, будто липку, вышел оттуда — хоть топись. Счетчик, говорит, предъявили, пару лет, не меньше, долги выплачивать надо. Вот такие шутки-прибаутки. А у нас вон, сидят, костяшками забавляются — «по две штуки с каждого шпура — не желаете?» Тунеядцы…

Все Шикулина раздражало, все злило. С врачами он ругался почти ежедневно.

— Разве ж это лечение — лежать, как свинья на откорме! — говорил он главврачу во время обхода. — Так и полгода пролежать можно. Вам оно, конечно, все одно — будет на этой койке валяться Шикулин или, скажем, какой-нибудь там плотник Сидорцев, а шахте? Кто Шикулина на комбайне заменит? Дядя? А какой, извините, дядя сделает то, на что способен Шикулин?

Главврач невозмутимо отвечал:

— Не портите себе нервы, Шикулин. Раньше срока вас все равно отсюда не отпустят, без нужды тоже держать не станут. Куда вы такой пойдете?

— Какой — такой? Я что — инвалид?

— Да. Сейчас — инвалид. В полной мере. Мы ведь тем и заняты, что хотим из инвалида сделать вас здоровым человеком… Поправляйтесь, Шикулин…

Главврач уходил, а Шикулин, с головой укрывшись одеялом, шепотком отводил душу:

— Расплодили их, врачей-главврачей, да еще и власть в руки дали. Делай, мол, с человеком чего хочешь, с тебя спрос не велик. «Не портите себе нервы, Шикулин…» Ну и тип! Будто Шикулин — чурбан, вроде и думать ни о чем не положено. И та, очкастая врачишка, туда же: «Вам, Шикулин, необходим покой, и только покой…» Будто Шикулин сам не знает, чего ему надо…

Особенно неспокойным Шикулин стал после того, как ему сказали:

— Ты, Саня, больно не тужи, на комбайн поставили Пашку Селянина. И он, если по-честному, работает не хуже других…

— Кого это — других? — спросил Шикулин.

— Ну, настоящих машинистов… Таких, к примеру, как ты. Красиво работает — любо поглядеть…

— А Петрович? Почему не Петровича поставили, а Селянина? Он что, сам напросился?

— Петрович его и уговорил. Так, мол, и так, я, братцы, в сравнении с Шикулиным не потяну, а Селянин потянет. Видал я, дескать, однажды, как Селянин всю лаву на комбайне прошел, и претензий к нему у меня нету. Буду его помощником.

— Смех один! — Шикулин выпил полстакана воды и повторил: — Смех один! Может, Петровича заставили такое сказать? Может, его принудили к этому?

— Да нет, никто его ни к чему не принуждал. Сам…

Петрович, парень лет девятнадцати, уже больше года работал у Шикулина помощником. Ему не было еще и пятнадцати, когда отец, тоже шахтер, бросил семью и уехал в Ачинский угольный бассейн, откуда регулярно высылал деньги — иногда больше, иногда меньше, но, видно, не скупился: матери хотя и трудно приходилось с четырьмя девчонками и подростком сыном, она не жаловалась. Девчонки — мал мала меньше — как-то спросили у брата: «А кто ж теперь будет у нас папой?» — «Я, — ответил брат. — Я теперь и есть ваш папа». — «И звать нам тебя надо папой? Или обыкновенным Мишкой?» — «За Мишку теперь каждый раз по затылку получать будете. Зовите Петровичем… По отчеству, значит…»

Так вот и стал он Петровичем — и для сестренок, и для всех вообще. Даже мать называла его не иначе, как Петровичем.

Петрович, как всегда казалось Шикулину, был до конца преданным помощником и чуть ли не молился на машиниста комбайна, полагая, что сам он никогда не достигнет того совершенства в работе, которого достиг Шикулин. Шикулин же в этом его и не разубеждал, считая такое преклонение перед своим авторитетом нормальным делом. Не раз и не два он говорил помощнику:

— Тебе, Петрович, крупно, надо сказать, повезло. Попади ты к другому машинисту — чему научился б? А со мной пяток лет поработаешь — человеком станешь. Греметь, конечно, как я, сам понимаешь, не будешь, но малость заговорят и о тебе. Ты только держись за меня и не зарься на мою личную славу. Потому что, как сказал один мудрый человек, слава полководца освещает своим светом и его солдат. Слыхал такое?..

И вот теперь этот самый Петрович добровольно пошел помощником к Селянину, да еще и подхваливает его. Претензий, видите ли, у него к Селянину нету. Селянин, видите ли, потянет! Зануда белобрысая! Нет, чтобы сказать: так, мол, и так, я кроме как с Шикулиным работать ни с кем не буду, потому что Шикулин мастер самого высокого класса и всем остальным до него — как до неба…