«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации

– А я так думаю, что это он, – продолжал завхоз, – он всегда любил залезть туда, где погорячее. Ни одна драка в посёлке без него не обходилась. То он заступался за девушку, то за друзей. Вот и в Афганистане, я думаю, он ни за кого не прятался, а лез вперёд других.

В комнату вошёл Толик, он нёс чашку с нарезанным салатом. «Иван Тимофеевич, там к вам Ивановы пришли», – сказал Толик.

– Пришли – пусть заходят. Вот Толик, хороший парень. Повезло, что признали не годным к службе. А так попал бы в Афганистан и пропал там. Он ведь тоже везде вперёд других лезет. Вместе с моим Витей не раз драку устраивал в клубе со шпаной всякой. Боюсь за него, если не образумится, то не миновать ему тюрьмы. Лихой он очень.

В комнату вошли Наталья Николаевна и мужчина с женщиной. Поздоровались, сели за стол.

Иван Тимофеевич наполнил рюмки, все поднялись, посмотрели на фотографию и молча, не чокаясь, выпили. Наталья Николаевна в голос зарыдала, пришедшая женщина обняла её за плечи, и они вышли из зала. В комнате остались одни мужчины. Иван Тимофеевич налил снова и молча сам выпил: «Вот ты скажи мне, майор, за что наши дети погибают, за что они воюют, за что кровь проливают? Что это за война такая? Я помню, был ещё малым пацаном – была война с фашистами. Отцы наши и деды воевали. Они воевали за свою Родину, они её защищали. Мой отец вернулся с фронта без руки. А сколько не вернулось? Но мы все знали, за что. Люди получали похоронки, горе было большое, но и гордость была, что погиб, защищая Родину. А за что погиб наш Витенька? Что он защищал? Ответа на мой вопрос я не могу найти ни в газетах, ни в телевизоре. Может ты, офицер, мне ответишь на мой вопрос?»

Все смотрели на меня, нужно было что-то говорить, как-то объяснить этим людям. А как – я сам не знал. С первых дней своей службы в Ташкенте я приучил себя – не думай о политике, думай о работе. Но сейчас мне нужно было говорить, говорить так, чтобы они меня поняли. А как? В голове полный сумбур. Рассказать то, что нам говорят на политзанятиях? Это значит сразу оскорбить людей. Говорить нужно от сердца, а как, если в сердце за эти года появилась пустота? А перед глазами стоят лица солдат, которых мы везём на эту бойню, и деревянные ящики, которые мы затем возвращаем родителям. Рассказать, что я лётчик военно-транспортной авиации и к войне не имею никакого отношения? Что-то вроде «моя хата с краю». Меня перестанут уважать в посёлке, и сам себя перестану уважать. Говорить, что мы все солдаты и выполняем приказ? Глупо, банально. Говорить о том, что политики заварили кашу, навязывая афганцам социализм, а расхлёбывать её приходится нашим парням – этак я и до части не доеду, загремлю в особый отдел. Но говорить надо. В комнату вошли заплаканные женщины, сели и тоже смотрят на меня.

Я встал, взял свою рюмку и молча выпил. Постоял и снова сел. Сел и заговорил. Я рассказывал, как нам пришлось собирать остатки нашего боевого товарища, стрелка Нурлана, подорвавшегося на мине. Как командир десантной роты расстрелял и растоптал базар возле аэропорта, где были женщины, старики и дети. Раскатал с помощью БМП так, что хоронить было некого. Рассказал, что такое три полёта подряд, без сна и отдыха, и что такое афганская посадка. Как расстреливали наш самолёт на взлёте и посадке. Как мы хоронили наших друзей, которых подожгли на взлёте. Как вёз раненых бойцов в Ташкентский госпиталь, а они по одному постоянно умирали, и врач ничего поделать не мог, а только просил нас побыстрее долететь. Рассказал, почему наш самолёт назвали «Чёрный тюльпан». Потом я замолчал. Молчали все. Я глянул на стол – рюмки были полны. Встал, молча выпил и снова сел. Сил ни говорить, ни думать у меня не было. Я снова как бы окунулся в ужасы войны. В её кровь, грязь, мучения и тяжёлую, очень тяжёлую работу. Куда через неделю мне снова предстояло вернуться.

На улице уже был тихий прохладный вечер. Сколько времени мы просидели у Агафоновых, я не помню. Сколько мы выпили, я тоже не помню. Меня колотила внутренняя дрожь, а по груди тёк противный липкий пот.